Его глаза бегали.
— Как дела? Как мама? Есть новости?
— Я знаю, что вы сделали.
Раздраженно вздыхает, лицо наливается красным цветом, в глазах — злость.
— Не понимаю, о чем ты. Что сделали?
— Это из-за вас она исчезла. И дядя Леша тоже.
Он зло глядел на меня исподлобья, улыбнулся, показав два ряда идеальных, хищных протезов.
— Это твои фантазии, Нина. Мы ничего не знаем, так же как и вы.
— Вы скрыли результаты исследований. А они не хотели…
Он поднял руку, давая понять, что разговор окончен. Опустил голову и стал глядеть в ноутбук на столе. Я встала и беспрепятственно вышла из особняка.
На улице шел дождь. Я повернула в переулок, остановилась в проеме арки и смотрела, как в дожде мимо меня проплывали хайнозавры, прогнатодоны, шастазавры и архелоны. Они прятались под зонтами и капюшонами, скользили мимо, не замечая меня.
Глядя на чудовищ, на струи дождя, стекавшие с козырьков на другой стороне переулка, я отчетливо ощутила, как там, в особняке, мегалодон схватил меня и утащил на дно. На самое глубокое дно.
* * *
Следующие дни я ходила по улицам как во сне, заглядывала в витрины магазинов. Близнецы отчаялись меня разговорить. Папа был погружен в себя и не обращал на меня внимания. Бабушка приезжала каждый день, готовила еду и развлекала нас разговорами.
— Смотри, Нина, — сказала она накануне последнего дня, — тебе эсэмэс.
Я взглянула на экран ее телефона: «Сообщение отправлено через интернет. Возможно, это мошенничество: «для нины будь завтра дома во время покупок в финляндии»».
— Что это значит? — бабушка нахмурила лоб.
— Ничего, — беззаботно ответила я. — Там же написано, что мошенничество. Удали его.
Бабушка послушно удалила сообщение.
Глава 24,
в которой раздается телефонный звонок
Летом перед маминым исчезновением мы ездили отдыхать в Финляндию. Вдоль Сеймы кучковались безымянные деревушки по пять, иногда десять домов. Одноэтажные деревни, будто причесанные, доска к доске, даже садовые принадлежности стояли параллельными линиями. К домикам притыкались сараи. Мы снимали один из таких домиков — с высокими окнами, аккуратно выкрашенный, без забора. Почти все время мы проводили на пляже — на узкой песчаной полоске метра три шириной, за которой начиналось озеро. Вода была прохладной, всегда дул свежий ветерок. Мы спускались на пляж по крутой тропинке, мимо круглых камней, заросших мхом, мимо высоченных елей. Бросали на песок покрывало, ложились и смотрели на облака. Верхушки елей двигали их то в сторону озера, то в сторону города. Иногда верхушки ходили туда-сюда и разметали облака, за которыми показывалось бледно-голубое небо.
С нашей стороны пляжа открывался вид на береговой изгиб Сеймы: серо-стальная вода, покрытая рябью, и буро-зеленый массив стометровых сосен. Напротив изгиба ржавел избитый волнами небольшой причал. Солнечный свет был не таким, как в городе. Он не ослеплял, а был искристым, мягко укутывал нас с мамой, озеро, лес. Наверное, в то лето я стала художницей, хоть и поняла это намного позже.
Через день мама заводила взятую в аренду ветхую машину, и с тарахтением и скрипом мы ехали в Иматру за продуктами.
Однажды вечером нам ужасно захотелось змеек-тянучек и вредной газировки. Мы сели в машину, но она не заводилась. Мама жала на педали, крутила ключ в зажигании, но безуспешно.
— Вот зараза! — Она стукнула кулаком по приборной доске и посмотрела на часы. — Попробуем на автобусе?
— Давай, — согласилась я.
Мы взяли теплые кофты. Минут через двадцать автобус привез нас в ровную безликую Иматру. Мы приехали к одиннадцати, к закрытию всех супермаркетов. Прошлись по пустынному центру — никого. Нас разглядывали из редко проезжавших машин.
— Должен же тут быть хоть один круглосуточный магазин, — сказала мама, кутаясь в кофту.
И мы его нашли — лавочку с пивом, сигаретами и сладостями. Сонная кассирша — белые волосы, подводка, большая грудь в тесной футболке — сказала нам цену на финском.
— Could you repeat in English, please?
[3] — попросила мама.
Продавец передернула плечами.
— По-русски? — спросила мама.
Раздраженно цокнув, та оторвала уголок от газеты, написала на нем цену и протянула нам.
С охапкой упаковок мы уселись на первую попавшуюся скамейку. К полуночи, когда со змейками, желейными мишками и лимонадами ядовитых цветов было покончено, мы собрали все обертки, баночки и донесли их до урны.
— На чем поедем обратно? — спросила я.
Мама убрала с моей челки листочек и бросила его на асфальт.
— Не знаю. На такси?
— Сколько ты заплатила в магазине?
Мама вытащила из кармана уголок газеты и протянула мне. На нем было размашисто написано: «13–40».
Утром я открыла глаза и смотрела в потолок. Где-то невидимо, но осязаемо вставало солнце. Папа на кухне молол кофе. Раздался мамин голос. Они говорили о чем-то обыденном, вроде покупок или оплаты моих курсов. Потом тихо открылась и закрылась дверь в кухню, шаги к моей двери. Тихо щелкнул замок, мама вошла в комнату. Увидела, что я не сплю, улыбнулась и присела на кровать, протянула руку, чтобы убрать мне волосы со лба. Я хотела спросить, что произойдет во время покупок в Финляндии, хотела, чтобы она поцеловала меня и сказала, что пора вставать в школу, но за долю секунды до того, как ее пальцы коснулись моего лба, проснулась.
Папа на кухне варил кофе, за окном сияло чистое небо, и где-то слева светило солнце. Последний учебный день в школе.
Я свесила ноги с кровати и посидела немного, разглядывая узор на коврике.
«Хватит, — сказала себе. — Всё, хватит».
И пошла поздороваться с папой.
— Смотри, что у меня есть, — сказал папа, протягивая мне два билета в цирк. — С окончанием.
Я чмокнула его в щеку, он улыбнулся впервые за долгое время.
— Это сегодня вечером, — уточнил папа. — Если хочешь, возьми Ваню.
— Ну что ты, — я покачала головой, — пойдем вместе. Сделаешь капучино?
Три урока. После них мы всем классом отправились в кафе пить лимонад и дурачиться. Стараясь вести себя как обычно, я думала, что же должно произойти сегодня в 13:40. Мне надоела игра невидимого собеседника, который не успокоился и после того, как я поняла, что мама не вернется.
— Погуляем? — предложил Ваня, когда все расходились по домам.
— Мы с папой идем в цирк вечером. Давай сегодня днем, часа через полтора? Только схожу переодеться, — предложила я.
