— Пап, там пожар. Это ты устроил?
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Это чтобы отвлечь их внимание, да?
Он пожал плечами:
— Может быть.
— Но как?
— У твоей матери еще остались друзья. И потом, проводка там старая, со времен револ…
В это время нас нагнал и стал поджимать черный фургон с надписью «Люстры и светильники». Из окна выглянула знакомая морда чудовища. Пумба, не понимая, что происходит, прижался к правому краю, но скорости не сбавлял.
— Как они нас нашли?! — спросила я.
— В век новых технологий — очень легко.
Папа мог шутить в такой момент.
— Ваши друзья? — спросил Пумба, разгоняясь.
— Какие уж тут друзья, — пробормотал под нос папа, снова оглядываясь.
Мы немного оторвались от фургона и мчались уже по Московскому проспекту. Впереди на обочине показались машины ДПС.
— Высадите меня у них, — неожиданно сказал Ваня. — Попробую задержать фургон.
Пумба резко затормозил, и Ваня почти на ходу вывалился под ноги полицейскому. Я захлопнула дверь, и мы помчались дальше. Фургон почти догнал нас, но позади раздался спасительный звук сирены и внушительный голос из динамиков:
— Черный фургон, номер А546ТЕ, прижмитесь к обочине!
Наши преследователи нехотя прижались к обочине, и через минуту их уже не было видно.
— Можно выдыхать? — спросила я, откидываясь на сидении.
— Пока не приедем — нельзя.
И в самом деле, уже на повороте, когда до Пулкова остались считаные километры, сзади снова показался черный фургон.
Пумба азартно смотрел в зеркало заднего вида и жал на газ.
У входа в терминал мы выпрыгнули из машины и вбежали в здание аэропорта. Наши преследователи погнались следом. Раздвижные двери разъехались перед нами, и мы, не останавливаясь, без очереди проскочили под рамкой металлоискателя и потом, тяжело дыша, обернулись. Трое молодых полицейских показывали троим плезиозаврам свои удостоверения и что-то спокойно говорили. Те растерянно мялись.
Посреди главного зала, под скульптурой ангела с самолетными крыльями нас ждал, улыбаясь, Клочков М. П.
Они с папой пожали руки. Я не очень понимала, что он говорит. Все слилось в невнятное «блаблабла». Потом он наклонился ко мне, потрепал по щеке и что-то протянул.
— Держи. Я видел, ты все время их рисуешь.
Я с удивлением повертела в руках брелок с тремя металлическими рыбками и прицепила его к рюкзаку.
— Пересидите, пока все не уляжется, — говорил Клочков папе. — Все передам в прокуратуру, но это, сам понимаешь, надолго. Она хорошо подготовилась. Но зачем так долго ждали — непонятно.
Папа согласно кивал, но он-то знал, почему так долго, и я начинала понимать.
— Идите. Регистрация уже заканчивается.
Мы с папой пошли. Он тоже плохо соображал от пережитого напряжения.
— Подождите, вы куда?
Остановились.
— В другую сторону. Она ждет вас, стойка номер тридцать три.
Мы развернулись, я помахала следователю рукой, он сделал козу в ответ.
Сто метров — как миллион лет эволюции.
Увидев ее издалека, такую худую и коротко остриженную, изо всех сил отгоняя от глаз черные цветы — азалии, конечно, это были азалии, — я приняла еще вчера неясную, но теперь совершенно очевидную мысль: она всегда от нас уходила, но всегда возвращалась. Стало очень страшно, и меня согнуло от дикой рези в животе, но папа, не обращая внимания, тянул меня за руку. К ней.
Мама сделала движение вперед, и от ужаса ее близости у меня подкосились ноги. Папа успел меня подхватить, хрипло спросил:
— Ты что?
И потащил дальше.
Она ждала нас у стойки, держа наготове паспорт. Обняла меня и долго не отпускала. Как-то скованно подержала за руку папу. Со стороны мы, должно быть, походили на обычную семью, которая летит в отпуск после учебного года. Прошли регистрацию на рейс, на который уже началась посадка.
Я не могла оторвать от нее глаз. Светло-коричневые крапинки веснушек на носу и на руках. Мелкие морщинки расходятся от глаз, когда она улыбается. Немного нервные движения — не заметишь, если не знаешь ее.
Почти бегом — на досмотр. Когда я надевала ремень, раздался звонок. Запыхавшийся голос:
— Меня отпустили, я в аэропорту. Где вас найти?
— Ох, мы уже на паспортном контроле.
— Попробую пройти! Какой рейс?
— Нина, скорее, нас уже объявляют по громкой связи, — сказала мама.
Я назвала Ване номер рейса и отключилась.
Мы выстояли очередь на паспортном контроле, и, когда пограничница, строго нас осмотрев, поставила выездные штампы, схватили паспорта и бегом побежали на посадку.
У нашего гейта нас ждали, нетерпеливо переминаясь, две девушки.
— Скорее, скорее, — поторапливали нас они. — Из-за вас стоим уже десять минут.
Они проверили паспорта и билеты и оторвали хвостики. Родители потянули меня к кишке, которая вела прямо в самолет.
— Подождите, — я вырвалась и прилипла к стеклу.
— Нина!
— Он должен успеть!
И в самом деле, со стороны раздвижных дверей зала вылета к нам бежал Ваня. В огороженный гейт его не пустили. А стекло не пропускало звук.
«Как ты сюда пробрался?»
«Что? Не понял».
«Мы еще не скоро вернемся».
«Опять не понял».
Он развел руками, улыбаясь. Мама подошла ко мне сзади, положила руку на плечо:
— Нина, вы еще увидитесь. Идем.
«Мне пора. Пока».
Он прислонил руку к стеклу. Я подняла свою, чтобы прислонить в ответ, но родители оттащили меня и повели в самолет. Оглянуться я не успела.
Остальные пассажиры сидели на местах пристегнутыми. Они недовольно осмотрели нас — вылет из-за нас задержали уже на пятнадцать минут. Стюардесса в зеленом платье помогла нам найти свободные места на багажных полках для небольшого маминого чемодана и пары рюкзаков.
Подгоняемые стюардессой, мы сели и пристегнулись. Зажглись огоньки «No smoking»
[4]. Пилот поприветствовал нас на английском, сообщил о температуре и пожелал приятного полета.
— Пока мы в России, меня могут снять с рейса. Даже развернуть самолет, — тихо предупредила нас мама.
Она вцепилась в подлокотники на взлете, как обычно, — боялась летать. Но улыбнулась мне:
