Клод бы с удовольствием пустился в путь сразу же после заключения сделки – но за окном стояла ночь, отнюдь не глухая – по небу словно кавалерия носилась, грохоча так, что собеседники не слышали друг друга. В конце концов Клод удалился в отведенную спальню, где плесенью и затхлостью заброшенного жилья пахло еще до порога.
Но сам замок был вполне хорош. Выстроенный задолго до Столетней войны, он выглядел порядком заброшенным. Но если укрепить фундамент, подновить фасад, заложить новое крыло в два-три этажа – можно зажить на широкую ногу, покинув наконец-то дом на краю самой большой в королевстве трясины…
Клод еле справился со ставнем, последний раз открываемым, пожалуй, до казни Жанны Д’Арк, впустил в комнату дыхание леса – запахи сырой хвои, грибов и мха. Гроза закончилась. В прореху меж туч глядела луна – круглая, бледная и пятнистая. Словно монета, что выпросила у него девчонка из труппы.
Ухнула сова – совсем рядом, Клоду показалось, что мягкое крыло коснулось волос на макушке. Возможно, совы гнездились прямо под крышей спальни. «Мари тут понравится, она всегда хотела жить в замке…» – подумал Клод, засыпая.
– Успеть бы в «Святой Фиакр» до грозы, – Гийом озабоченно поглядывал на небо.
– Главное – до темноты успеть, – буркнул Клод, утирая пот с лица. Для этого ему пришлось держать повод одной рукой, и Воронок тут же встал. Глядя на его жилистую шею, над которой вились оводы, Клод только вздохнул – дорога его вымотала. Ноги затекли, поясницу ломило – он постарался утешиться мыслью о том, что завтра к вечеру будет дома. Клод пришпорил коня, вытер рукавом грязь с лица – Воронок шлепнул копытом в особо глубокую лужу, коими изобиловала дорога после вчерашнего дождя – и вскоре догнал остальных.
Они успели до грозы – на небе погромыхивало, но яркое до рези в глазах солнце стояло высоко над лесом, давая основания надеяться, что буря пройдет стороной и не размоет дорогу.
Клод сразу рухнул на бугристую кровать, застеленную ветхим вышитым покрывалом – ноги гудели, горела шея, искусанная оводами, – и проснулся от голоса Гийома, почтительно оповестившего, что ужин готов.
Кроме жареной рыбы и куриной лапши, хозяйка подала пирог с ревенем.
– Только для вас и пекла, – сообщила она, выкроив сочащийся медом ломоть и кладя на тарелку перед Бутийе. – Пусто сегодня.
Клод и сам видел, что в зале с закопченным потолком и грудой перьев перед очагом больше нет постояльцев – чему был несказанно рад.
Тем большим ударом для него было обнаружить на кровати письмо.
Клод помедлил, затем схватил – обычная желтоватая бумага, красная восковая клякса – никакого оттиска, никакой подписи или другого намека на личность отправителя.
«Мсье, единственно из уважения к вашей почтенной особе, считаю своим долгом сообщить, что на вашей груди пригрелась змея. Известно ли вам, что в вашем доме епископ Люсонский пользуется всеми радостями, включая супружеские?
Эти последние слова означают многое, так как из них явствует не только осквернение таинства брака, но и нарушение обетов духовного лица, коим является этот недостойный пастырь, чьи красноречие и обольстительная наружность употреблены им на грех и блуд.
Сегодняшней ночью, пользуясь отсутствием законного супруга, в комнате нечестивца, называющегося вашим другом, недостойная жена и недостойный пастырь вновь предадутся самой разнузданной похоти – кто же призовет их к ответу?
Муж, что попустительствует жене, нарушившей клятвы, данные перед алтарем, будет отвечать за все перед Богом, который потребует от него строгого отчета!
Ибо почитать должно не только шестую заповедь, но и седьмую тоже. Сказано не только «Не убий», но и «Не прелюбодействуй!»
Сердце билось где-то в горле. Клод вглядывался в строки, которые почему-то двоились и троились – он плакал и не замечал этого, слова словно выжгло в памяти, он сразу захотел немедленно все забыть – но тщетно.
«…Всеми радостями, включая супружеские…» Сразу же представился Арман и Мари с лютней – красивая пара, не то что он, бочонок с двойным подбородком.
Они друг другу подходят… В этом есть какая-то сила, что выше их дружбы с Арманом и их брака с Мари – Клод боялся себе в этом признаться, но чувствовал это с первой минуты знакомства жены и друга.
Ноги подкосились, он упал на кровать, придавив мерзкое послание – словно уселся на скорпиона. Кое-как, вытянув руку – согнуться мешал жирный бок – Клод выдернул из-под себя листок и швырнул на пол. Руки тряслись.
Арман и Мари… Теперь представился их поцелуй – от этого Клод пришел в такое неистовство, что даже руки перестали дрожать. Ему не жалко, между прочим. Пусть. Он привык быть на вторых ролях рядом с Арманом – что ж, он не первый и не последний на свете обманутый муж. «Рогоносец снисходительный, благодушный и терпеливый… Невзыскательный и мягкосердечный, на все смотрящий сквозь пальцы с ангельской кротостью…» – вдруг всплыли в памяти слова Анри Ногаре – тогда ему было смешно!
Он взвыл и схватил себя за волосы – вот тут должны проклюнуться рога!
Как будто этого всего было мало, Клод вспомнил, как Панталоне бился об дверь рогами. Пока ему не выпустили кишки.
Они ждут его завтра.
Сегодня ночью их можно застать врасплох.
Клод встал, вытер мокрое лицо, надел перевязь, проверил, как ходит в ножнах шпага, поправил пистолеты – после встречи с волком он никуда без них не ездил – и снял с двери щеколду. Уже шагнув было за порог, он обернулся, подобрал письмо и поднес к свече.
«Обольстительная наружность», «грех и блуд» почернели и исчезли первыми. Через миг рассыпались хлопьями «змея» и «не убий». Клод задул свечу и отправился седлать Воронка.
Глава 26. Страшная ночь (с 8 на 9 мая 1609, Пуату)
Ветер разогнал тучи, света луны хватило, чтобы Клод дошел до конюшни, никого не разбудив. Хоть гроза и ушла, духота осталась. В теплой, пахнущей навозом и сеном темноте кони качали головами и тихо всхрапывали. Гийом и Пепьер ушли спать на сеновал, а глухой Тео прикорнул под попоной в пустом деннике. Воронок хрустел овсом и недовольно глянул на хозяина, взгромоздившего ему на спину седло.
– Балуй, – сказал Клод и двинул его кулаком в брюхо – Воронок имел привычку раздувать живот, мешая затянуть подпругу.
– Солнце встанет за спиной, – сообщил коню Клод, выехав на дорогу. – Держите путь на запад. Эй, на запад!
Ельник нагонял жути – под каждым деревом мерещились не то разбойники, не то черти, не то волки. Клод то и дело утирал рукавом ползущий по вискам пот и сгонял комаров, но когда через пару часов лес кончился и впереди кроме болотистой равнины, заканчивающейся обрывом и топью, ничего больше не осталось – в голос завыл.
…Тугие свежие ландыши, что он дарил Мари будучи женихом, – их водянистый, чистый как весеннее утро, аромат, казалось, с тех пор витал над ее головой, навсегда запутался в пушистых светлых волосах, в которые он так любил зарываться лицом… «Мари, я вас люблю безумно!»
