Только последнее сообщение вызвало у епископа проблеск интереса. Отдав распоряжение заниматься своими делами и не беспокоить, он сделал исключение лишь для Ларошпозье, а сам поскорей выпроводил каноников и улегся спать.
Ночью Арман проснулся от невыносимого неудобства. Откуда в стылой сырой спальне этот совершенно неуместный густой розовый аромат? Ах да – отказавшись от помощи Дебурне, он швырнул сутану на стул близ изголовья, и письмо королевы отравило его сны.
Нашарив комнатные туфли, он встал с постели и вышел наружу, в клуатр. Дождь стучал по камню – отчетливо, словно забивая гвозди в крышку гроба. Неудобство не проходило, наоборот – в ночи, напоенной запахами цветущего дягиля, камыша и прочей болотной флоры, рокотом лягушек и жаб, криками ночных птиц – он не находил себе места, изводясь напрасным желанием.
Он даже заскулил от стыда – не торчать же ему до утра на галерее? Горгулья ехидно подмигнула со стены и плюнула в него струйкой дождевой воды.
Дебурне нашел хозяина стоящим по щиколотку в глине – покинув галерею, он ежился под водопадом, извергаемым горгульей, с таким же, как и у нее, ехидно-мученическим выражением лица.
Слуга не стал ничего говорить, лишь перебросил из руки в руку шерстяной плащ и вздохнул.
Вполне предсказуемо ночное общение с горгульями принесло свои плоды – епископ слег в горячке на несколько недель.
Дождь лил весь июнь, весь июль и с упорством, достойным лучшего применения, продолжал и в августе повышать уровень ординара Люсонского диоцеза. Арман мыкался во дворце затворником, словно брезгуя ступать на раскисшую глину. «Поджимается, точно кошка», – непрошеная мысль мелькнула в голове у Дебурне, идущего с очередным ворохом почты.
– От Люиня, от королевы, от Анри, от Клода… – Арман быстро перетасовал пачку и просиял, вынув козырь. – От отца Жозефа!
Капуцин, к которому воззвал Арман, очень ласково ответил, сочувствуя и ободряя. Читая рассказ о подготовке Крестового похода, о беседах с Папой Римским и Людовиком XIII, Арман чувствовал, как его охватывает отчаяние – большая политика, большая жизнь катилась мимо него, завязшего в пуатевинских болотах.
– Господин Клод приехали, – проинформировал Дебурне, утомившись от созерцания хозяина, на полчаса застывшего с письмом в руке. – И господин Ларошпозье сегодня на обед придет.
– Ах да, Клод… – поник Арман. – Теперь мы его долго не увидим…
– Я переезжаю в Париж, – виновато развел руками Клод, закончив обниматься. – Мари беспокоится за сына, все-таки первый год в коллеже – кто его знает, как пойдет? Леон, поклонись его преосвященству!
Высокий худенький мальчик выскочил из кареты, вскинул голубые глаза – прозрачные, как у матери… Арман почувствовал, как в груди разлилось странное тепло. Благословив мальчика, он на миг задержал руку на его длинных волнистых волосах, разглядывая треугольное личико, ища и не находя сходства с Мари – кроме чуть раскосых, широко расставленных глаз.
– В Наварру? – улыбнулся Арман.
– Конечно, – хмыкнул Клод. – По стопам отца.
– Надеюсь, кормят там все-таки получше, чем двадцать лет назад, – заметил Арман. – Впрочем, сад Рабле все еще на месте. Когда вы отправляетесь?
– Признаться, завтра же. В Ланкруатре ждут двое купцов из Ла-Рошели. Конечно, времена не те, что раньше, но Мари слезно умоляла не ездить в одиночку – боится разбойников.
– Разбойников? – воскликнул Леон. – Это так здорово! Хочу разбойников!
– Тебе десять лет, а ума – как у жеребенка, – вздохнул Клод. – Нашел о чем мечтать. Иди побегай лучше, его преосвященству недосуг слушать твои глупости.
– Да, батюшка, – поклонился Бутийе-младший и поскакал вокруг дворца, через миг скрывшись из виду – звонкое щелканье его подошв породило в клуатре непривычное для этого чинного места эхо.
– Что передать Анри? – добрые карие глаза Клода смотрели с участием и жалостью – которую Арман не простил бы никому другому. – Постараюсь поскорее с ним увидеться.
– Передай, что я жив и здоров, – пожал плечами Арман. – Смиренно принимаю свою участь.
Арман действительно смирился – или думал, что смирился, с головой уйдя в написание очередной книги о мирном сосуществовании с протестантизмом. Свобода совести, свобода вероисповедания – при полном подчинении законам государства, мирное решение против силового – идея Ришелье имела грандиозный успех. То ли французов вымотали семидесятилетние религиозные войны, то ли дело было в блистательном изложении – но в Лувре заскрипели зубами: опальный епископ опять заставил говорить о себе, снискав одобрение своей книге у самого Папы Римского.
Мария Медичи пришла в неистовство. Епископ Бонци, тщившийся занять место Армана, был с позором отвергнут. Королева страдала, послала мадам Гершвиль привезти Армана в Блуа – он не вышел даже поприветствовать фрейлину. Ручеллаи писал многостраничные доносы, тщательно воспроизводя итальянские бранные обороты, используемые Марией Медичи, а также отмечая, что среди ее адресатов появился комендант Бастилии.
Эта неугомонная женщина готовила побег Барбена! Был подкуплен комендант и пятеро офицеров, приготовлена веревочная лестница и назначен день – когда торжествующий Люинь показал Людовику перехваченные письма, после чего заговорщиков арестовали, а против Барбена завели новое дело.
Люинь не щадил красок, расписывая, что заговор не обошелся без епископа Люсонского – и следствием этого стал полученный 7 апреля 1618 года приказ покинуть Францию.
Арман дю Плесси должен был выехать в Авиньон – под юрисдикцию Папы Римского. С ним вместе были высланы его брат Анри дю Плесси и муж его покойной сестры Франсуазы Рене де Понкурлэ.
*Государь. Никколо Макиавелли для Лоренцо Великолепного ди Пьеро де Медичи (итал.).
**Н. Макиавелли. «Государь». Пер. В. Курочкина.
Глава 37. Пощечина (апрель 1618, Блуа – июнь 1618, Мец)
Звенит бубенчик. Маленький золотой бубенчик, что украшает ошейник белого хорька Белло. Филиппо – или Филиппино, как называют его все во дворце, – со всех ног несется на звук. Белло опять сбежал от хозяйки – выскочив на балкон, Филиппино видит зверька, занятого охотой на стрижей. Мальчик торопливо хватает хорька на руки – еще не хватало, чтобы Белло тоже упал и убился. Камни внизу так и ждут!
Филиппино исподлобья смотрит на брусчатку перед палаццо, хочет погрозить кулаком, но боится выпустить хорька. Снизу раздается звонкий смех – какая-то конопатая девчонка глядит на него и смеется, пока ее тянет за руку красивая синьора – присев в реверансе перед сыном герцога, они торопятся на Понте Веккьо и смешиваются с толпой, спешащей на другой берег. Облепленный строениями, как медовые соты – осами, мост того и гляди рухнет под тяжестью домов и людей. Прямо в Арно!
– Малыш, где ты? – доносится сзади томный голос. Бьянка. Конечно же, обращение «малыш» адресовано хорьку, а не Филиппино – мачеха отродясь не сказала пасынку доброго слова. Большие темные глаза мальчика ищут сестру – Мария строго-настрого наказывала не подходить к Бьянке в ее отсутствие. Но мачеха уже рядом.
