Жюссаку и Рошфору досталась одна комната на двоих. С сожалением проводив глазами краснощекую хозяйку, что сноровисто застелила им постели, Жюссак стянул сапоги, морщась от боли в груди.
Граф неспешно разоблачался – как и предполагал Жюссак, белье на нем тонкое, а чулки шелковые… Все деньги подобные ему молодчики тратили на одежду, оружие и лошадей, не обременяя себя заботами ни о прохудившемся фамильном замке, ни о престарелых родителях, ни о младших братьях в семинарии, ни уж тем более – о племянниках с племянницами.
Глубокой ночью Жюссак проснулся. Тонкий, как сырная корка, месяц висел прямо напротив окна. Голая ветка каштана заскребла стену под порывом ветра. Из угла, где стояла вторая кровать, не доносилось ни звука – Жюссак приподнял голову над подушкой и напряг слух.
Ничего.
Где Рошфор?
А если он спустился вниз, в спальню мсье Армана? С кинжалом в зубах?
Жюссака подбросило на кровати.
Он осторожно подошел к постели графа. Тот оказался на месте, дыша совершенно беззвучно. Света хватало, чтобы разглядеть высокие скулы, щегольские усики, даже шрам у левой глазницы и убедиться – это именно Рошфор.
Граф вытаращил глаза и захрипел – Жюссак схватил его за горло, усевшись сверху и придавив коленями запястья.
– Говори! Что тебе надо от мсье Армана? – тихо проговорил Жюссак и чуть ослабил хватку на горле.
Граф был воробей стреляный и понял, что лучше не брыкаться.
– Служить… – вылетело из его стиснутой гортани.
– Но почему? – Жюссак наклонился ниже, лицом выражая настоящую муку. – Зачем тебе ему служить?
– Не знаю. Так уж вышло. Промысел Божий…
– Всуе не поминай! – Жюссак вконец разозлился. – Думал, я так легко поверю? Ты жил себе не тужил как кот блудливый и вдруг ни с того ни с сего: я ваш навеки?
– О да. А вы, друг мой, никогда не совершали нехарактерных для вас поступков ни с того ни с сего? – убирая вдруг ослабевшую руку Жюссака с горла, поинтересовался Рошфор.
Жюссак молча слез с него и пошел к своей кровати. Улегся, повозился и наконец буркнул:
– Лады.
– Я тоже так думаю, – услышал он из угла вкрадчивое мурлыканье и с облегчением провалился в сон.
*Сбир – наемный убийца.
**Nel mezzo del cammin di nostra vita (итал.) – «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу» – начало «Божественной комедии» Данте. Перевод М. Лозинского.
Глава 41. Я проклял любовь! (27 марта 1619, Ангулем)
На следующий день впереди показались высокие стены Ангулема. Громадные камни крепости, тысячу лет охраняющей город, отливали черным, сверкая отполированными временем боками. Стая скворцов, оккупировавшая башни, приветствовала путников громкими нестройными криками.
«Сестрица Анна, что ты видишь?» – мелькнуло в голове у епископа Люсонского. Он вспомнил взгляд, которым при прощании наградила его Мария Медичи. Сохранились ли ее чувства к нему? Что он увидит при встрече – горячую радость или холодное молчание?
Простила ли она его за отъезд, больше всего напоминающий бегство? За доносы Людовику? Если нет, то миссии миротворца, возложенной на него королем, грозит фиаско. И не выбраться ему из опалы…
Но до встречи с королевой было далеко: стража отконвоировала епископа к герцогу Эпернону.
– Лучше всего вам было бы возвратиться в свою епархию и не наживать врагов больше, чем есть сейчас, – разомкнул губы герцог. – Надеетесь выслужиться перед обоими величествами сразу? Седалища не хватит.
– Здесь я по воле королевы, – епископ решил терпеть от старого дракона все. – Она моя хозяйка, и я останусь с ней столько, сколько ей будет угодно.
– Вино разлито – надо пить, – усмешку собеседника Арман осмелился истолковать как поощрительную. – Ее величество сейчас проводит военный совет.
– Без вас? – учтиво удивился епископ.
– Я видеть не могу этих ослов, – поморщился герцог и разлил анжуйское. – Бьют шпагой по воде, убеждают ее собирать силы вместо того чтобы идти на Париж!
– На Париж? У ее величества достаточно войска? – Арман пригубил вино – превосходное, хоть сам он предпочитал красное.
– Чтобы взять Париж – хватит. Сколько полков было у Гиза в восемьдесят восьмом?
– Гиз плохо кончил… – осторожно заметил епископ.
– О да! – неожиданно расхохотался Эпернон, показывая непрореженные временем зубы. – В Блуа полно привидений – мне показалось, что призрак убитого Гиза и после смерти докучает призраку Екатерины Медичи!
– Вы были в Блуа? – Арман со стуком поставил бокал, едва не промахнувшись мимо стола. – Я слышал, что спасением ее величества руководил некий лейтенант Безериль.
– Полковник. Полковник Безериль, – Арман не только никогда не видел герцога столь довольным, но даже не предполагал обнаружить в нем такие запасы воодушевления. – Я составил ему компанию – инкогнито. Иногда тянет переодеваться, знаете ли, хоть я и не скоморох.
Арман впервые в жизни не нашелся с ответом.
– А вы зря не носите шпагу, – усмехнулся Эпернон, заметив, как его собеседник ищет на боку эфес. – Времена нынче неспокойные, даже этот блаженный Берюль явился вооруженным.
– Здесь Берюль? – Арман взял себя в руки. – Его величество был столь любезен, что допустил к королеве ее друга?
– Она не нуждается в дружбе, ваше преосвященство, – воистину, день чудес! – никто и никогда не видел на лице Эпернона столько улыбок зараз. – Где любовь – там и Бог. Я провожу вас в ее приемную. Подождите до окончания совета.
– Да, ваша светлость, – поклонился Арман. К его удивлению, герцог ответил чрезвычайно любезным поклоном и радушно указал на неприметную дверь в простенке между колоннами.
Входя в темный проход, Арман мельком подумал, не ждет ли его кинжал или пуля вместо встречи с королевой, но впереди уже забрезжил свет.
Явление епископа Люсонского произвело фурор: в приемной толклось множество людей, кое-кого Арман знал – мадам Гершвиль, доктор Вотье, Ручеллаи, словно ставший еще тщедушнее, но большинство было незнакомо – вероятно, местные дворяне.
– О, ваше преосвященство! – первой кинулась к нему мадам Гершвиль. Ее худое лицо и продолговатые зеленые глаза, пленившие когда-то Генриха IV, сияли искренней приязнью. – Вы наконец-то прибыли! Я прикажу сообщить королеве о вашем приезде.
– Джакомо, – обратилась она к Ручеллаи, – доложи ее величеству о мсье Люсоне.
Итальянец просочился в дверь и почти тотчас же вернулся, не без злорадства сообщив Арману: «Приказано подождать», после чего порывы присутствующих пообщаться с епископом как-то сошли на нет.
