– В Париж! – Арман со стуком захлопнул крышку сундука. – В Совет! Королева-мать хочет сформировать у министров мнение о новейших политических событиях – чтоб было чем встретить короля.
– Когда Люинь отдаст концы? – капуцин задумчиво изучал свои грязные сандалии. – Сейчас не время заниматься внутренними проблемами. Стоит вопрос – к кому примкнуть в грядущем конфликте – к Испании или ее противникам.
Арман закатил глаза – очень не вовремя: очередная порция дождевой воды все-таки просочилась сквозь ткань. Утираясь тончайшим батистовым платком с широкой кружевной каймой, Арман воскликнул:
– Сейчас мы не можем сделать ни того, ни другого. Поддержать Нидерланды – быстрое самоубийство, поддержать Испанию – медленное, но еще более верное. Чтобы лавировать между Сциллой и Харибдой, мне нужен покорный Совет и послушные министры. А не эти… – он конвульсивно сжал кулак, страстно желая, чтобы у всего Совета была единая шея, и эту шею он сейчас бы сдавил.
Жюссак крякнул, Рошфор тонко улыбнулся. Отец Жозеф одобрительно усмехнулся и заметил:
– Искусству кормчего непогода не только не вредит, но и помогает быть замеченным…
– В затишье, как говорится, всякий годится в кормчие**, – продолжил Арман цитату из Сенеки, но хмуриться не перестал.
Через три дня после отъезда королевы-матери Люинь скончался. Все искусство мэтра Эроара не помогло. Король, не проронив ни слезинки, велел отослать тело коннетабля на родину, в Прованс.
Только двое лакеев и кучер сопровождали гроб. Второй человек в королевстве, умерев, годился лишь для роли подставки для игры в кости – двое слуг скрашивали дорогу, кидая кубики на крышку гроба…
Узнав об этом, вдова Люиня долго глядела в заплеванное рыхлым ноябрьским снегом окно – потоки воды, лившиеся по мутному стеклу, не заставили ее проронить и слезинки, но складка меж бровей таила в себе чрезвычайно мало любви и почтения к королю.
На Людовика было страшно смотреть. Он лично поднес факел к пороховой дорожке, которой суждено было спалить местечко Манер – в память о друге. Но ни пепелище Манера, ни тяготы, испытываемые королем на марше наравне с простыми солдатами, не могли отвлечь его от тягостных раздумий и ощущения пустоты, возникшей со смертью Люиня.
Прибыв в Париж, он попытался найти утешение у супруги – но Анна Австрийская оказалась прискорбно неспособной поддержать разговор о проникающих ранениях в живот, о тактике осадного боя и даже об охоте с гончими.
Шутить, играть на лютне и танцевать не хотел, в свою очередь, Людовик. Выполнив супружеский долг, король обосновался в покоях Марии Медичи. Королева-мать, сначала польщенная его расположением, в конце концов вспылила: сидящий с утра до вечера в гостиной сын ее стеснял – хотя король и ее дорогой епископ начали привыкать друг к другу, ей не хватало интимности, ставшей к тому времени необходимой спутницей их с Арманом совместного времяпровождения.
– Арман, я приняла решение: я покидаю Лувр!
– Что случилось? – он едва не схватился за сердце, решив, что Мария хочет опять на воды или в Куссе – в то время как решается судьба союза с Испанией! – Куда вы хотите уехать?
– На улицу Турнон, – успокоила его королева. – Я купила землю у герцога Люксембургского. Хочу свой уголок, Арман, – только для вас и меня!
– Улица Турнон? – переваривал известие Арман. – Но там же жил Кончини…
– О да, – кивнула королева. – Близко, удобно.
Именно Люксембургский дворец Марии Медичи позволил Арману прийти к соглашению с Испанией.
Архитектор Соломон де Бросс, лысый старик с могучими бровями, склонился над чертежом:
– Ваше величество, вы хотите украсить сад фонтаном?
– Да, мне хочется придать этому уголку как можно больше итальянского колорита… – Мария Медичи подняла глаза к серому парижскому небу. – Что-нибудь изящное… Но с галльским акцентом! – она мрачно почесала нос карандашом. – Для патриотизма.
Архитектор задумчиво склонил голову. Он питал к заказчице громадное уважение: помимо размаха и щедрости, королева обладала тонким вкусом – в отличие от большинства его клиентов. Люксембургский дворец быстро рос, и строители уже начали отделывать фасад рустованным камнем – очень по-итальянски.
– Я хочу, чтобы это место при всей красоте носило интимный, уединенный характер… – тихо сказала королева. – Может быть, грот?
– Грот? Вполне возможно. Вот тут будет фасад с тосканскими колоннами и гербом Медичи. Тут бассейн, заслоняемый фасадом. Подача воды, как и во дворец, – через акведук.
– И фигуры нимф. Пусть вода льется из кувшинов, которые они держат!
– Нимф. А как же французский акцент? – вспомнил архитектор.
– О mamma mia! Ну пусть это будут не нимфы! Назовите их Сена и Рона – две главные реки Франции! – королева повернулась к Арману, сдвигая очки на кончик носа. – Как вы думаете, ваше преосвященство, это будет достаточно патриотично?
– О да, ваше величество! – поклонился Арман. – Чрезвычайно.
– А эскизы фигур пусть набросает Рубенс, – взгляд королевы стал мечтательным, а у епископа отчего-то задергался ус.
*Слова трубадура XIII в. Рикьера посвящены изгнанию крестоносцев из завоеванных ими земель.
**Сенека. Нравственные письма к Луцилию.
Глава 45. Пурпурная лихорадка (март – декабрь 1622)
Как красиво блестит навощенный паркет! Так и манит разбежаться и проехаться по анфиладе – от начала до конца! Мари, вдова коннетабля Люиня, вдруг развеселилась.
– Анна, побежали! – расхохотавшись, она схватила королеву за локоть.
– О нет, нет, – заупиралась Анна Австрийская. – Мари, не надо!..
Но унимать Мари, когда она впала в раж, – безнадежное дело. С хохотом она тянула Анну вперед – словно вернулись хорошие дни, когда Луи с Люинем охотились, а подруги целыми днями резвились, не думая о печальном.
– Анна, скорей! Анна, вы разучились бегать? Будете ходить, как ваша свекровь – переваливаясь с боку на бок? – и Анна, подобрав повыше юбки, гонится за Мари – вот сейчас, сейчас, она задаст насмешнице! Но паркет, с утра натертый воском, – ненадежная опора, Анна с размаху падает. На живот.
… Известие о том, что его жена скинула трехмесячный плод, Людовик получил будучи на полпути между Парижем и Монпелье – очередной взбунтовавшейся крепостью протестантов. Еще один удар! Словно вернулись самые плохие времена после гибели отца – но тогда с ним был Люинь.
«Тварь… Дьявол… – шептал он, глядя перед собой остановившимся взглядом. – Ноги этой женщины больше не будет возле Анны, не будет в Лувре!» Но даже в этой мести ему было отказано – через месяц после несчастного случая, лишившего страну дофина, вдова герцога Люиня стала герцогиней Шеврёз. Клод Лотарингский – герцог Шеврёз – предложил ей брачный союз. Сын Генриха Гиза и сестры Генриха IV, пэр Франции, он – фигура, которой не запретишь доступ во дворец. Равно как и его жене.
