В середине 2001 года Ника с Сашей приезжали в Ялту, где пробыли дней десять, так как торопились в Москву в свой детский театр. И оба горели этой работой, хотя имели дело с трудновоспитуемыми подростками, которые безумно любили Нику. А она уже предчувствовала, что могла бы стать режиссером-постановщиком. 28 июня 2002 года Саша и Ника собирались приехать к ее родным со своими воспитанниками по дороге в летний лагерь. Но не пришлось…
«До Ники у меня было две жены, – говорит Миронов. – Им хотелось, чтобы у нас было, как у всех, – дом, дача, машина. Ника выбивалась из этого ряда. Но чтобы сидеть на хлебе или макаронах и копить деньги – такого не было. У нее была хорошая поговорка, которую я перенял: “Деньги, что вошь: нет-нет да заведутся”. Мы прожили с ней четыре года, у меня в эти четыре года вместилась вся жизнь. Ни до этого такого не было, ни после такого не будет. С Никой было очень трудно, она неуживчивая, сложный человек, у нее менялось настроение пять раз на дню. Но зато с ней было столько нового, столько безумия в хорошем смысле этого слова. То время, что я прожил с Никой, для меня была самая яркая и по-настоящему полноценная жизнь. Сейчас я что-то делаю, да нет остроты, которая была».
Глава 10
«Я не хотела умирать»
По странному стечению обстоятельств в фильме «Это было у моря», к сожалению, единственном, в котором снялась Ника, был такой кадр: девочка-подросток, чью роль она исполняла, стоит на подоконнике с наружной стороны окна, закрытого за ней, и держится одной рукой за откос. Мгновение – и она может сорваться с огромной высоты. Но по сценарию все заканчивается благополучно. Сидела она на подоконнике и в последнее мгновение своей жизни: «Как по площадке детской песочницы, / Блуждаю по колкому окну. / Ножницы, дайте ножницы, / Ненужную перерезать пуповину мою».
«Киллер-судьба» дала ей эти ножницы 11 мая 2002 года. Но сначала о том, что предшествовало этой трагедии, поводов для которой, на первый взгляд, не было.
В 2000 году Анатолий Борсюк снимает свой второй документальный фильм о Нике, который называется «Ника Турбина: история полета». Первый его, упомянутый в главе 7 фильм «Ника, которая…» нигде показан не был. Поэтому Борсюк, уже работая на киевском телевизионном канале «1+1», предложил руководству канала его показать. Но руководство сочло, что фильм длинноват для телевизионного формата и его надо сократить до 26 минут. «А чтобы просто механически не сокращать, – рассказывает Анатолий Давыдович, – и не терять драматургии фильма, я решил поехать в Москву, подснять Нику, какой она стала через пять лет, и смонтировать: она в 1995 году и в 2000-м, тогда – в Ялте и сейчас – в Москве. Я не представлял, насколько Ника изменилась, но предполагал, что тот танец, с которым она летит по жизни или из жизни, будет настолько заметен».
После показа фильма по телевидению Анатолий Борсюк стал для Майи и Карповой врагом номер один, о чем они мне говорили при каждой встрече до конца своих дней. Их возмущало, что он пришел к Нике без приглашения и потому застал ее в ненадлежащем виде, в неубранной квартире, к тому же принес бутылку и подпоил Нику для усиления контраста. Борсюк категорически опровергает это: «Чего я приду без предупреждения? Да я без договоренности вообще в Москву не поехал бы. Откуда мне известно, Ника там или нет, в запое она или в загуле. Мы приехали с подарками, и договоренность была, но через Галич, потому что у Ники не работал телефон».
Вот как рассказала об этом Алена Галич: «Приехало телевидение из Киева. Ника была одна дома, а в квартире, как всегда, кавардак. Они боялись, что Ника не будет разговаривать, и поставили на стол бутылку. Но нельзя сказать, что ее напоили, так как выпитое ею было малой частью того, что она могла выпить и еще держаться. Они хотели, видимо, показать какой-то контраст. Ника там даже стихи свои забывала, но это естественно – она могла и в жизни их забыть, а потом вспомнить».
Еще до начала съемок Борсюк был поражен увиденным. «Было заметно, – вспоминает он, – что Нике сниматься неинтересно и для нее это не важно, потому что она уже не рассчитывает на то, что с помощью телевидения и кино о ней вспомнят и она начнет другую жизнь. Она была совершенно равнодушна к тому, будем снимать – не будем, увидят ее такой или другой, с марафетом или без. Это было печально. И вот она сидит в этих носках и тренировочных брюках, заправленных в носки. Эта растянутая куртка, некрашеные патлы висят. А все кругом грязное, подранное кошками и собаками. И консервная банка вместо пепельницы. Ника была одна: ни соседей, ни Миронова, который, может, ушел в это время. Я вообще не ожидал, что она так будет выглядеть – уж очень поправилась после первого посещения. Тяжелые операции не прибавляют ни оптимизма, ни здоровья.
Было тягостное ощущение присутствия там, скорее не из-за того, что она такая, а потому, что как сторонний наблюдатель приезжаешь фиксировать печальные изменения. Как патологоанатом. Вот зафиксировали в 1995 году, приехали через пять лет – снова зафиксировали: процесс разрушения продолжается. Ну, думаешь себе, приехать через пару лет, зафиксировать следующий, уже окончательный “результат”». К сожалению, в этом Борсюк не ошибся. Уже после первого фильма съемочная группа гадала, сколько еще проживет Ника – год, два, три? Ну, а после второго фильма уже можно было не гадать, а предсказывать.
Во время съемки Ника действительно забывала стихи, но вовсе не по той причине, о которой говорила Галич. По словам Борсюка, пока оператор перезаряжал пленку, а это длилось 10–15 минут, Ника выходила из комнаты, а когда возвращалась, то видно было, как она на глазах пьянела. Очевидно, на кухне была припрятана заначка. Ну, и совсем шокирующий кадр, когда собака схватила колбасу, которую Ника пыталась у нее вырвать с криком: «Сволочь!» Анатолий Давыдович сначала опешил и не мог понять, неужели это слово относилось к нему, а услышав: «Ах ты, гадина!» – все понял, тоже схватил и стал удерживать колбасу, чтобы оператор успел снять, а зрители в последующем поняли, что Ника, ругаясь, не имела в виду Борсюка.
«Прошло всего пять лет, – говорит Анатолий Давыдович, – а уже нет надежды. У меня было впечатление, что то ли Ника прожила всю жизнь очень быстро, то ли у нее середины жизни, допустим, от пятнадцати до шестидесяти лет просто не было. Была девочка, девочка, потом раз – и старуха, которой ничего не интересно, которая уже прожила жизнь, ничего ни от кого не ждет хорошего и ничего не может в своей жизни изменить, да и жизни-то не знает совершенно: где магазины, где прачечные, что делается в других странах, какие там правительства. На этом пятачке она толклась. О нескольких людях, которые ее окружали, ничего плохого сказать не хочу, но и хорошего тоже. Выпивка – весь круг их интересов.
В первую съемку я поехал с книжкой стихов Ники, и она мне ее подписала. В 2000 году я эту книжку тоже взял с собой. Если сравнить два ее автографа, то даже по содержанию записей видно, какие изменения произошли. Если первый автограф был обращен вперед, на какие-то встречи и планы, то второй уже был статичный, на одном месте, просто чтобы что-то написать. Я никому не судья. Каждый знает меру своей вины, и, думаю, за все рано или поздно придется платить. А кое-кто уже и платит по счетам. Жаль, что не все, кто приложил руку к Никиной судьбе, понимают степень своей ответственности и вины. Я чувствую это, но сформулировать, чтó должен был сделать, не могу».
