Неизвестно, говорила ли Турбина с Куколевой о скорой смерти, но Сашу эти разговоры очень раздражали. У Ники рефреном проходило: «Потерпи, мне недолго осталось». Несколько раз она ему сказала: «Если со мною что-то случится, не бросай моих. Ты понимаешь, там одни бабы. Ты один мужик у нас в семье». Позже Саша вспоминал: «Когда мы жили первый год, мне казалось, она хочет порисоваться. Потом я понял, что она на самом деле об этом думает». После ухода Ники прошло много лет, но Саша помнит эти слова до сих пор. Не однажды Ника просила Сашу кремировать ее после смерти, потому что «не хотела, чтобы ее черви ели». То же самое говорила и бабушке: «Я хочу, чтобы меня сожгли, чтобы пережить то, что пережили люди в концлагерях».
Ника с детства чувствовала, что рано уйдет из жизни, и абсолютно точно предсказала, в каком возрасте. «Она называла такие даты, – рассказывает Карпова, – от которых просто волосы дыбом становились. Однажды она сказала: “Буль, я умру в 27 лет. Хотя до этого буду десятки раз умирать”». А уже будучи взрослой, написала в записках: “Прихожу к выходу: много страдала напрасно. С двенадцати лет тихо умирала. Жаль, задержалась».
Из рассказа Людмилы Карповой: «Ника, когда еще маленькая была, лет восьми, говорила: “Я буду жить на вокзале и умру на вокзале”. Мы так боялись этого, думали, может быть, ей что-то в голову взбредет и она действительно уйдет на вокзал и будет там жить. Это она очень часто повторяла, так же как и то, что долго не проживет. А то, что умрет лет в 27, она говорила не однажды и очень легко, разговор у нее никогда не был серьезным. Когда она к нам приезжала и мы ей говорили: “Ну, Никуш, что ты какую-то хреновину сказала в интервью газете, это же просто неприятно и для тебя, и для нас?” – она отвечала: “Ну, все живут, почему мне нельзя поиграть в эти сказки?” Она так к этому относилась. Честно говоря, мы всегда жили с боязнью, что вот-вот что-то случится, как будто она потенциально несла в себе состояние ухода. Хотя безумно жаждала жизни, очень любила ее, ей нужна была только рука такого человека, который бы ее повел».
Вспоминает Евгения Филатова: «Ника всегда говорила, что умрет рано, что у нее никогда не будет ни детей, ни внуков, ни обычного женского счастья. Естественно, я возражала ей: “Да ты что? Да ладно, перебесишься!” – а в глубине души понимала, что вру, потому что такие люди долго не живут».
Вспоминает Любовь Красовская: «Она чувствовала свою смерть, что она за ней по пятам ходит. Я ее голос слышу до сих пор. Помню, последний звонок в 12-й школе, стоят все ученики, учителя и родители, а Ника читает стихи с таким надрывом, будто слова в космос посылает. Она все время показывала на небо и говорила: “Там мой дом”. От ее слов у меня мороз по коже. Скажет фразу, и кажется, что она повисла в воздухе».
Ника чувствовала, что ей придется «уснуть на полдороге жизни» и объяснила, почему: «Все решено богами, / Уставшими давать мне / Яства постепенной смерти».
В который раз перечитаем ее стихотворение-предвидение, написанное за 20 лет до ухода:
Дождь, ночь, разбитое окно.
И осколки стекла
Застряли в воздухе,
Как листья,
Не подхваченные ветром.
Вдруг – звон…
Точно так же
Обрывается жизнь человека.
Несмотря на странное предчувствие, Ника в том же 1981 году писала: «… Но не хочу я верить в то, / Что смерть придет ко мне, Что не увижу никогда / Я cнега в январе…».
Вместе с тем Наталья Уварова в статье «Памяти поэтесс»
[239] не без иронии приводит предсказание некоего Георгия Бизяева, ярого адепта учения Порфирия Иванова и русофила, который по разработанной им формуле высчитал, что Ника – посланец из космоса, новый поэтический гений, по мощи таланта равный Пушкину и Блоку, погибнет в возрасте 28 лет. Далее цитируется письмо Георгия Бизяева от 22.03.1992 г. (обратите внимание на дату!) Дмитрию Галковскому
[240], в котором утверждается, что конец Ники запрограммирован. В нем – какая-то формула, странные рассуждения о пророках – одним словом, бред.
Версий смерти Ники было много – от самоубийства (выбросилась из окна) до убийства, в котором подозревали Сашу Миронова. Постараюсь пролить свет на эту трагедию. Сознательно не привожу то, что писали в прессе. Да поверят мне читатели, что истины там найти не удастся. Свидетели происшествия тоже находились на улице и были немногословны. А то, что происходило в квартире Инны до падения Ники, не видел никто. Но по рассказам людей, близко знавших ее, можно почти точно восстановить эту картину.
Рассказывает Алена Галич: «Это случилось после Дня Победы. От Ники недалеко жила ее новая приятельница, с которой они отметили праздник и продолжали его отмечать. Потом мы туда с корреспондентами ездили, расспрашивали, как и что было. Ника, как всегда, сидела в окне, что многих поражало, но я-то знаю, что для нее это была абсолютно привычная поза. Она сидела, свесив ноги, и ждала друзей, которые ее закрыли. Когда же она стала забрасывать ноги в комнату, а Ника была высокая, достаточно крупная девочка, ее подвела рука, разбитая при первом падении. И если раньше у нее руки были сильные, как и вся она, то тут уже сил не хватило. Она промахнулась и ухватилась за подоконник, долго висела и кричала. Собрались соседи, стали расстилать куртки, кто-то вытащил одеяло. И только одна соседка сообразила позвонить в «Скорую помощь». Потом стали выламывать дверь, потому что она оказалась закрытой. Женщина мне сказала, что Ника кричала: “Саша, помоги! Саша, я сейчас сорвусь!” А Саша в это время – была половина 11-го – ходил с Инной в магазин за водкой, им не хватило.
Саша появился, когда ее уже увезла “Скорая помощь“. Она сорвалась, и на этот раз уже Бог ее не спас. И медсестре, которая пыталась делать ей укол, отвела руку и сказала: “Не надо”. Это были последние ее слова. Я думаю, что “не надо” не потому, что она не хотела жить, а просто это было состояние шока». На память приходит строка Ники: «Голос мой оборвался болью».
Галич не исключала, что произошло убийство. Основанием для этого послужил рассказ очевидца
[241], некоего Александра, соседа Инны Куколевой. «Я гулял с собакой, – вспоминает он, – и вдруг увидел, что на подоконнике квартиры на пятом этаже, свесив ноги, сидит девушка. Я поразился тому, как спокойно она сидела – будто не было под ее ногами такой высоты. Вдруг она соскользнула вниз, перевернулась лицом к стене и вцепилась в подоконник руками. Девушка кричала и звала на помощь какого-то Сашу, но в окне так никто и не появился. Около минуты она цеплялась за карниз, а потом упала. Приехала “Скорая“. Минут через десять приехала милиция. Они поднялись в квартиру, но дверь им никто не открыл. Уже хотели вызывать МЧС – ломать металлическую дверь, но тут подошла к подъезду жиличка из 13-й квартиры Инна с каким-то мужиком. Их стала допрашивать милиция. Я пошел дальше – прогуливать пса. Завернул за угол и увидел распахнутое окно подъезда на втором этаже. Я тогда подумал, а вдруг кто-то все же был в квартире и успел смыться до прихода милиции. Дело в том, что окна подъезда у нас выходят не на улицу, где в то время толпился народ, а на другую сторону – в тихий дворик. Мне показалось странным, что девчонка звала Сашу, если никого не было в квартире, поэтому я и подумал про беглеца».
