Рассказывает Анна Годик: «Наталья Пастернак всегда собирала гостей в день рождения и день смерти Бориса Леонидовича. Она накрывала стол на террасе дома-музея Пастернака, приходили те, кого она приглашала, в том числе Андрей Вознесенский, который всегда садился во главе стола. В тот раз это мероприятие было летом (30 мая 1960 года – день смерти Б.Л. Пастернака. – А.Р.), а Ника погибла в мае, и я сказала об этом Наташе, знавшей ее с детства. Наташа воскликнула: “Какой кошмар!” – и, когда все сели, а она сидела рядом с Андреем Андреевичем, сказала ему на ухо, что Ника погибла. Я увидела, как он заплакал. Вознесенский всегда выступал, декламировал что-то, а в этот раз ничего не смог сказать, сидел молча, а через некоторое время встал и ушел. Я поняла, что это сообщение его очень задело. Он то ли признал Нику своей дочерью, то ли нет – по крайней мере вопрос о том, его ли это ребенок, крутился у него в голове».
Узнав о гибели Ники, Константин Постников, живший в то время в Японии, позвонил Галич и буквально прокричал в трубку: «Алена, ты скажи всем журналистам, что Ника никогда не хотела умирать! Я это знаю точно – я знал эту девочку, как никто другой. Мне неизвестно, что случилось с ней на самом деле, но убить себя она не могла!» Не только не могла, но и не хотела. Об этом она писала между двумя полетами: «Я не хотела умирать, / Летать пыталась – / Не свершалось. / А умерла, то потешалась / Над бренной дерзостью мечты».
Вспоминает Алексей Косульников: «Мы с Никой познакомились в 1994-м, когда ей было 19, и общались достаточно регулярно все последующие восемь лет. У нее никогда не работал телефон, потому что она за него не платила, на мобильном, когда таковой появился, тоже вечно не было денег. Поэтому если я ее хотел увидеть, то просто приезжал. Иногда оставлял записку в двери. Иногда заставал Нику дома. Однажды я ехал к ней на “Октябрьское поле” – как обычно, наугад. Сидел в метро, читал газету. Наткнулся на заметку о том, что Ника Турбина трагически погибла. Кажется, разрыдался. Час бродил вокруг ее дома. Но, увы, не удивился. Потому что к этому явно шло. Мне даже кажется, что она прожила больше, чем собиралась – в том числе и потому, что вполне системно гробила себя самыми разными способами. Причем это бросалось в глаза еще тогда, в 1994-м, когда ей стукнуло 19. Я, собственно, к тому, что трезвой я ее видел редко. А в поддатом состоянии она могла сочинить, что угодно, – и я, хотя и числился одним из самых близких друзей, вроде как претендующим на предельную искренность во всем, тем не менее, не всегда мог различить, где правда, а где полуправда».
Рассказывает Армен Джигарханян: «Я не знал, что она так печально кончит. Может быть, тогда больше ей сказал бы или спросил. Мне говорили, зачем вы держите ее, видно же, что она не актриса. Я приводил аргумент: она поэтесса, у нее талант. На мой взгляд, не надо копаться в этом деле, мы не докопаемся, хотя люди этим интересуются. Мы можем только посетовать и не более. Например, Робертино Лоретти
[244] гениально пел, будучи ребенком, а потом вырос и стал толстым бухгалтером. Вот и все, может быть, и нечего тут разводить антимонии. Она сама с собой не справилась. Я думаю, что, наверное, ей шли знаки из космоса, как дальше жить, или не было знаков, а она все их ждала».
Вспоминает Людмила Лушникова: «Когда мы узнали об этом несчастье, мой бывший ученик, одноклассник Никуши, безнадежно в нее влюбленный, долго рыдал в телефонную трубку: “Ее всегда окружали не те!” В последние приезды в Ялту Ника была такой одинокой, потерянной. Она осталась в Москве одна, без тех, кого так любила, – уехал в Японию любимый парень Костя, тоже бывший наш ученик. У мамы была своя жизнь и новая дочка, осталась в Ялте и бабушка, добрый гений маленькой Ники, ее главное доверенное лицо…»
[245]
Интересную историю рассказал Альберт Бурыкин, который начиная с 1985-го по 1988 год ежегодно приезжал к Нике, чтобы неделю-другую побыть с нею рядом. В июле 1985 года, когда Майя с Никой собирались в Москву на XII Всемирный фестиваль молодежи и студентов, Бурыкин впервые приехал и познакомился с Никой. Он остановился у них дома, и его уложили спать в комнате дедушки. «Я сплю, – вспоминает он, – и снится мне сон, будто Ника упала из окна и умерла. И люди, много людей, все безумно красивые и все рыдают. И я во сне тоже плачу, мне жаль человека, жаль, что не смог уберечь огромный Божий дар. Просыпаюсь в счастливом состоянии: понимаю, что это был сон, что на улице солнце и все люди идут к Армянскому храму. Майя позвала меня завтракать. Вхожу в кухню, а она говорит: “Ну, на новом месте приснись жених невесте. Что тебе приснилось?” Я сказал, что ничего плохого, только хорошее. Спустя годы я рассказал Нике о своем сне, она сказала: “Да, Алик, я умерла в 11 лет”».
Вспоминает Лилия Молчанова: «После гибели Ники мне позвонила Майя и сказала: “Зайди к нам”. А я уже все знала. Когда пришла, Майя и Люда вдвоем сидели на кухне, не плакали и пили водку. На столе стояла бутылка, а в доме – шаром покати, ни куска хлеба. Ну, я их выслушала и пошла в магазин, купила килограмм сосисок, сыр, колбасу, всякую всячину, принесла и говорю: “При мне варите эти сосиски, а то все отдадите собаке”».
Рассказывает Александр Миронов: «Как-то мы с бабушкой говорили, и она сказала: “Саш, если ты Нику удержишь до 30 лет от всяких необдуманных поступков, она станет женщиной и по-другому будет все воспринимать. У женщин в это время происходит перелом”. Ведь Ника же хотела быть актрисой, и у нее все получалось. Я уверен, что с ее внешностью она бы снималась и была правдива в своих ролях. Это я в стихах не разбираюсь, но в этом-то понимаю. И самое обидное – мы только-только начали становиться на ноги, все потихоньку стало налаживаться, провели телефон, который десять лет был отключен за неуплату, сделали косметический ремонт. И вот так вот…»
Версии о самоубийстве Ники не имеют почвы, да и никто из знавших ее их не высказывал. «Конечно, ее смерть, – говорит Алена Галич, – можно подогнать под “тайные знаки” и под все что угодно, но это абсурд – она была нормальной девчонкой».
Рассказывает Алеся Минина: «Я, когда об этом узнала, просто не поверила. Мне позвонила наша с Никой подруга и сказала: “Ники больше нет”. Я говорю: “Что ты мелешь? Ерунду-то не городи!” – “Нет и все”. Я, естественно, ломанулась на “Октябрьское поле”. От квартиры шел очень странный запах… Мне кажется, что человек умирает тогда, когда он никому не нужен. А получилось так, что ее оставили все близкие и родные люди.
Насчет обреченности. Все великие, которые погибли, тоже были обречены, потому что их Господь наделил неземным даром. Если говорить о такой обреченности, то да, Ника была обречена. Но в ней это не чувствовалось. Если бы ты хотя бы 15 минут с ней пообщался, то понял, что этот человек никогда не выбросится из окна. Жизненной силы там было немерено, и поделиться ею она могла с кем угодно. Человек, который всегда отдавал, она ничего никогда не брала. Она все время отдавала. Постоянно. Тепло, деньги, вещи, все что угодно. Это тоже дар».
