Вспоминает Светлана Азарова: «Ника, наверно, чувствовала, что она проживает год за пять лет. Я этого не чувствовала. Но когда Ника погибла, я позвонила моей маме, которая Нику никогда не видела и вообще в Смоленске жила. Мама сказала тогда очень странную для меня фразу: “Отмучилась девочка”».
Рассказывает Татьяна Барская: «Когда мы встретились с Никой в Ялте незадолго до ее ухода, передо мной стояла женщина лет 50, я перед ней была, как ребенок». Ника сама писала об этом в стихах: «…Что ты делаешь, / Маленькая, / Теперь уже старенькая?». И в записках: «“Хочу добра”, – кричала я маленькая. И вот старая, а говорю то же самое». Даже намного раньше, в 18 лет, она, когда перестала краситься, так пояснила это бабушке: «Я уже старая».
«В нашей последней встрече, – продолжает Барская, – Ника призналась: “Я не могу приспособиться к прагматизму. Получается, что это не мое время. Я человек крайностей, не могу быть уверенной в целостности своей натуры. Порой мешаю самой себе. Я себя не вижу как смену декораций. Это приводит к заколдованному кругу вечного метания. И если его не будет, то не будет ничего…” Она не могла представить дальнейшее существование. Судьба порой была милостива к ней. Ее спасали физически, но никто не мог укротить неуправляемую стихию Ники. Она пыталась победить себя. Но снова оказывалась в одиночестве, нищете, а затем – в забвении и с тоской о том, “как мы редко говорим друг другу надежные и нужные слова”».
Из рассказа Людмилы Карповой: «Когда после смерти Никуши мы приехали в ее квартиру, то в углу комнаты и в туалете, на полке, где Саша хранил какие-то инструменты, нашли исписанные листы бумаги, с обратной стороны которых что-то было, видимо, ей приносили их из какой-то организации. Ника не раз говорила: “Хочу написать о том, как небесная девочка влюбилась в земного мальчика, который появился на небе. Хочу написать, как Данте. На небе ада нет, есть только рай”. А когда мы стали читать Никушины записки в прозе, то ахнули, страдали от своего невежества, думали, как она могла бы вырваться из этого земного ада, где могла бы жить. Только в давно придуманном нами племени Тумбу-Юмбу».
Мне вспомнились замечательные, неизвестно кому адресованные строчки девятилетней Никуши: «Я обманула Вас, / Что миг бывает вечность…». Потом понял, почему «Вас» она написала с заглавной буквы: Ника обращалась не конкретно к кому-то, а к каждому из нас, с большим уважением. Но разве она обманула, если миг ее полета равен той самой вечности?!
11 мая 2005 года, в третью годовщину со дня гибели Ники, я был в Ялте у ее родных. Поминали Никушу, пили водку и вино. При этом, по настоянию Майи, чокались, так как она, по обыкновению, говорила: «Ника ведь живая, она с нами». В 16 часов 45 минут (очевидно, в это время Ника еще была жива) Майя, глядя на часы, вдруг сказала сквозь слезы: «Дура!.. Дура!..» – выбежала в кухню, и оттуда донеслось: «Дура набитая!..» Эти слова, конечно же, адресовались Нике. Где-то в 18 часов Майя сказала: «Сейчас она в реанимации», а в 20 часов 20 минут: «Все! Налей мне водки», – и стала, будто меня нет, разговаривать с Никой, говорить ей нежные слова, иногда упрекать за гибель, но в конце концов сказала: «Правильно, так лучше», – будто разъяснила, что жизнь, которую вела Ника, лучше было не продолжать.
Жизнь прошла, как дымящий огонь —
не потушенный, не разожженный.
Н. Турбина
Мы разминулись, Ника,
На жизненных кругах.
Жаль, что не ты, а книга
Твоя в моих руках.
И синюю обложку
С портретом на краю
Я глажу, как ладошку
Вспотевшую твою.
Среди московских улиц
И крымской кутерьмы
Как жаль, что разминулись
В двадцатом веке мы.
Быть может, в жизни скорой,
Пока не грянул гром,
Я б стал тебе опорой,
Твоим поводырем.
И как поэт поэту
Светил строкой в пути,
Пока б не вывел к свету,
Погасшему почти…
Не все идет по нотам,
А чаще – кверху дном.
Перед твоим полетом
Я встал бы под окном.
И, жертвуя судьбою,
Но твой спасая дар,
Поймав тебя, собою
Смягчил бы тот удар.
Помучился бы малость
За прежние грехи.
Зато бы ты осталась
Жить, как твои стихи.
[246]
Глава 11
«Одиночество – смерти друг»
О похоронах Ники, которые были так же, как ее жизнь и смерть, необычны, могут рассказать лишь свидетели. Но и до самих похорон произошло немало странных событий.
В фильме «Три полета Ники Турбиной» Майя сказала, что о смерти Ники они с Карповой узнали, когда Нику уже кремировали, где-то дней через десять. Им позвонили Саша Миронов и Олег Егоров. Якобы раньше никак не могли дозвониться в Ялту, и урна с прахом Ники оставалась в крематории, так как не было доверенности, кому ее забрать. «Самое ужасное, – вспоминает Алена Галич, – было то, что, когда стало известно о смерти Никуши, я не могла дозвониться в Крым – Майя и Людмила не брали трубку».
Вместе с тем, как упоминалось в предыдущей главе, Миронов, узнав о гибели Ники, сразу позвонил в Ялту. В том телефонном разговоре, по свидетельству Карповой, Саша сказал убитым горем ей и Майе, у которых не было даже денег на билеты в Москву, страшные слова: «У меня есть алиби, я не виноват». Мог и не говорить, потому что близкие Ники не сомневались, что смерть Ники случайна. Но неотвратимой ее не назовешь. Подтверждают это слова Саши из того же фильма: «Иногда думаю, чего я с этой машиной пошел ковыряться. Не надо было, надо было там с ней сидеть. Не угадаешь. Я столько себя корил. А потом думаю, ну, не 11 мая было бы, а 20-го. И не так, а как-то по-другому».
Первоначально Майя намерена была захоронить Нику в Ялте после кремации в Москве. По словам Миронова, Ника ему говорила: «Ты меня переживешь, я чувствую, я знаю. Сожги меня, прах отвези в Ялту и рассыпь над морем». Но Алена Галич считала, что Ника Турбина как известный поэт должна быть похоронена на Ваганьковском кладбище. «Ника заслужила, – говорила она в интервью Олегу Григорьеву, – чтобы там покоился ее прах. Никина мать со мной согласна, и мы будем убеждать правительство Москвы и мэра разрешить нам сделать это. Ника была прописана в Москве. Здесь ее знали и любили. А на Украине кому нужна ее могила?» Мне, даже задним числом, показались обидными эти давние слова Алены Александровны, тем более что ее знаменитый отец родом из Днепропетровска (Екатеринослава).
«Я поняла, что нужно действовать, – рассказывает Галич, – пошла в Московскую городскую думу (МГД) и попала к Евгению Абрамовичу Бунимовичу, который, как оказалось, был Никиным школьным учителем по математике. Счастливое совпадение: Бунимович координировал в МГД вопросы искусства, культуры и образования. Конечно же, Бунимович начал мне помогать. Потом я обратилась в Пен-центр, подготовила письмо, мы собрали все необходимые подписи, и я его отправила, куда мне сказали. Сразу после этого ко мне пришел корреспондент и спросил, действительно ли я хочу поступить так, как планировала, потому что у Саши Миронова оказалась липовая доверенность на получение урны с прахом Ники. Я никак не могла понять, как можно из Ялты получить доверенность, заверенную московским нотариусом.
