Приезжает Ольга ко мне и говорит: “Вот номер телефона, звони в Николо-Архангельский”. И я реву, и звоню: а вдруг они не довезут. Где-то часа через полтора дозвонилась, и мне сказали: “Гроб прибыл, все в порядке”».
Так Ника Турбина отправилась в последний путь, а рядом не было ни родных, ни одного близкого человека. Ника больше всего на свете боялась оставаться одна. Когда-то, еще ребенком, она писала: «Я ночь люблю за одиночество, / Когда с собой наедине / Я говорю о том, / Что хочется / И что не хочется судьбе…». Но это об одиночестве ночью и в те годы, когда за дверью были мама и бабушка. А в последующем не однажды Ника ощущала одиночество вне зависимости от времени суток и места нахождения. Ведь человек может быть одинок и тогда, когда рядом с ним другие, не понимающие его люди. С этим чувством Ника жила до последнего дня, в который осталась одна в замкнутом пространстве чужой квартиры.
Все вышеизложенное происходило в Москве в отсутствие родных Ники. Они приехали тогда, когда ее уже кремировали, и не простились с нею. Причина – якобы не за что было купить билеты, хотя их соседи рассказывали, что вся Ялта собирала деньги на похороны Ники. Все вопросы Майя и Карпова решали по телефону с Мироновым, в том числе о том, куда везти урну, которая находилась в крематории. Саша собирался везти ее в Ялту в соответствии с первоначальным решением родных Ники.
Вспоминает Алена Галич. «У меня раздался звонок Майи из Ялты: “Ты что, с ума сошла – собираешься ее хоронить в Москве?” Я отвечаю: “Да, собираюсь хоронить ее в Москве. Ты даже не приехала попрощаться. Доверенность к тому же липовая. Будь добра, приезжай, напиши нормальную доверенность, и мы будем хоронить”, – “Никто тебе не разрешит!” – “Ничего, разрешат!”».
Из рассказа Людмилы Карповой: «Нам позвонил генерал Черненко, с которым у Майи был роман, когда Никуша в течение первого года лежала в распорках. Черненко позвонил из Москвы и предложил Майе: “Я могу дать тебе самолет, чтобы похоронить Нику в Ялте, или будете хоронить в Москве?” Майя раздумывала, но когда он позвонил снова и сказал: “Это последний мой звонок. Так в Москве или в Ялте?” – Майя ответила: “Только в Москве”. Мы со Светочкой считали, что это было правильное решение».
Из рассказа Майи Никаноркиной: «Вы знаете, у меня был такой друг, который занимал большую должность. Он даже держал три дня самолет, чтобы перевезти урну с прахом Ники в Ялту. Но так получилось, что… Я рада, что она на Ваганьковском. Потому что мы туда приходим, как домой. Там недалеко похоронен Окуджава, но у него могила, напротив Тальков – тоже могила. А у нас денег не было, чтобы землю купить. И без того все стоило очень дорого. А потом выкупили еще верхний блок, чтобы у Ники никого не было над головой (в этом блоке впоследствии был захоронен прах Майи. – А.Р.). Хотели тот, что рядом, но его, оказывается, уже купили».
Что касается земли, то у Миронова на Ваганьковском кладбище похоронена мать, и Нику можно было к ней подхоронить. Я прямо спросил Сашу, почему так не поступили. Он пояснил, что существуют санитарные нормы, в соответствии с которыми должно пройти определенное время после последнего захоронения, и только тогда можно захоранивать заново. «Ну а если, – задал я еще один вопрос, – не дай Бог, скоропостижно скончался муж, так что, нельзя его похоронить рядом с женой?» – «Нет, – ответил Миронов, – это законы Москвы. Если б не это, проблем не было бы никаких. И мой отец к Нике хорошо относился. Проблемы были именно с саннормами».
Из рассказа Людмилы Карповой: «Майя уже была согласна с Галич, что Никуша должна покоиться на Ваганьковском кладбище. Для того чтобы получить на это разрешение, Галич – и это только ее заслуга – собирала подписи известных людей, убеждала правительство Москвы и ее мэра. Без нее мы ничего бы не сделали. Она все взяла на себя и нашла место в колумбарии, которое стоило тысячу долларов. Вместе – Галич и Майя – собирали эти деньги, основную часть которых дали Елена Камбурова, Андрей Вознесенский и Белла Ахмадулина».
О тех, кто дал деньги, рассказ далее. Майя же их не собирала вообще, не говоря о том, что сама ничего не дала. Она остановилась у Алены Александровны, ничего не делала, лежала на диване, пила и твердила, что у Галич ничего не получится с местом на Ваганьковском. Вспоминает Галич: «У меня все получится! – заверила я, – лучше скажи, как ты могла не приехать, чтобы проститься с дочерью?” Но поняла, что спрашивать бесполезно. “Нику ждала вся Ялта”, – заявила бабушка, когда явилась в Москву. Я сказала: “Она жила здесь, и все друзья у нее в Москве”». Но это мы забежали вперед.
Майя и сестры Карповы – Людмила и Светлана – приехали в Москву, когда Нику уже кремировали, а у Галич была договоренность относительно Ваганькова, и оставалось получить последнее разрешение от Моссовета, которое ждали 10 дней. На вокзале их встретила Светлана Азарова со своей подругой Ириной Моховой на ее “семерке”. Сестер Карповых отвезли в Никину квартиру, где они жили вместе с Мироновым, а Майя, как упомянуто выше, остановилась у Алены Галич. Кстати, все последующие приезды в Москву до конца жизни она останавливалась только у нее.
По словам Галич, «они приехали всем десантом». Мне резанула слух фраза: «Мы отвезли бабушку с какой-то жуткой Никиной теткой, приехавшей непонятно откуда, которая, не дожидаясь похорон, уехала». В другой раз Алена Александровна о том же самом сказала так: «С Азаровой мы встречали Майку, бабушку и эту жуткую тетку, которая потом умерла. Это, наверное, Света – сестра бабки». Очевидно, тогда Алена Александровна не знала, что «жуткая тетка», младшая сестра Людмилы Владимировны – замечательная и очень талантливая женщина, о которой рассказ впереди (см. гл. 4, ч. III), но и несчастная, больная, бедная, одинокая. Она не пила, не курила, и быть свидетелем того, что творилось вокруг нее в насквозь пропитой и прокуренной Никиной квартире, было выше ее сил. Не говоря уже о случившейся трагедии.
Александр Журавлев рассказал, будто после смерти Ники, когда Миронов возвращался домой, какая-то женщина шла ему навстречу с туго набитым портфелем. Миронов растерялся и не нашелся что сказать, а женщина вынесла все Никины документы и бумаги. Ситуацию прояснил сам Миронов. «Да, такой случай был. Только женщиной той была Галич и с ней кто-то был еще. Когда она встретила бабушку с Майкой, которые, понятно, были не в себе, они вместе приехали в эту квартиру. Потом Майя с бабушкой пошли встречать меня, и, когда мы с ними поднимались по лестнице, нам навстречу бежала Галич с какой-то женщиной, в руках у них были большие сумки, из которых торчали носильные вещи Ники, ее одежда, обувь и куча бумаг. А сумки не были закрыты. И они бегут, а бумаги из сумки сыплются, при этом Галич кричит: “Как вы можете быть рядом с ним, он же убийца?!” И они дальше бегут, и бумаги снова сыплются. Это было, мы все видели. Это видела бабушка, это видела Майя. И потом, когда я спросил у них: “Зачем вы вообще ее в дом впустили?” – они ответили: “Ну, а как же? Она всегда нам помогала”».
По словам Галич, она была вместе с Азаровой, и если Миронов Светлану не узнал, то был хорошо подшофе. «Я действительно была с Аленой Александровной в квартире Ники после ее смерти, – вспоминает Азарова, – кто-то был с нами еще… Помню, что-то думали про ее личные вещи, и у меня остался Никин темно-синий бархатный пиджак, но вот взяла ли я его на память тогда или он остался у меня до этой трагедии, не помню. Мы с Никой часто менялись вещами, я любила поносить ее вещи, а она мои. Может, этот пиджак и остался у меня после очередного обмена». Что касается Никиных бумаг, то Азарова о них не помнит. По словам Галич, никаких документов и бумаг она не брала, а вещи она действительно взяла, чтобы постирать, потому что, пока человека не похоронили, они должны быть чистыми. Она их постирала и вернула.
