Ника с детства чувствовала фальшь этого мира и сама ею проникалась тоже. А ведь огромную часть жизни она была в каком-то смысле игрушкой. О, как интересно, какая сенсация! А потом все оборвалось, и она стала никому не нужна. Ну, казалось бы, Ника повзрослела, устроить бы где-то ее вечер. Мы тогда еще не устраивали вечеров, мы только начинались как театр (Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой. – А.Р.), это сейчас у нас проводятся поэтические вечера. О ее вечере я тоже думала, но потом. Сколько раз ее могли бы приглашать на выступления здесь, уже в Москве. И многим людям было бы интересно, потому что они ее помнили, это незабываемо. Моему поколению, тем, кто были тогда потрясены поэзией Ники, даже из любопытства было бы интересно прийти на ее выступление. Однако у нее их не было. И я не помню, чтобы она когда-нибудь жаловалась на эту тему. Это тоже поразительно.
Меня поразило уже задним числом, что она (должна же была быть гордыня!) работала в каком-то далеком клубе самодеятельности. Понимаете, какой вообще диапазон жизни?! Для нас это не свойственно, такое бывает в Америке. А она все это мужественно вынесла. И снимать ее гораздо больше нужно было. У нее очень интересное лицо, она могла быть хорошей актрисой.
Конечно, в том, как сложилась ее жизнь, есть вина очень многих взрослых – и моя собственная, потому что наверняка можно было заставить ее встречаться и работать, направлять ее… Мне хотелось ей помочь, но помочь в том состоянии, когда она сама будет готова принять эту помощь. И мне казалось, что в последнюю нашу встречу в 2002 году такой момент наступил: “Ты не представляешь, как я хочу быть на сцене”, – говорила она.
О многих можно сказать, что они ее не уберегли. Не уберегли люди, которые окружали ее; что касается меня – возможно, сыграла роль моя нерешительность, потому что я не умею принуждать: когда желание есть, я могу помочь.
У нас не прерывалась связь, потому что были звонки, вопросы: “Как дела?” и прочие. Я удивлялась тому, что решала: все, еду к ней, записывала адрес и не доезжала. И так было несколько раз. Думала, ну ладно, придет еще время другого нашего общения.
Мне очень хотелось ее крестить, потом Майя мне рассказала, что якобы она ее крестила. Все тайной так и осталось, а спросить я не успела. До сих пор чувствую свою вину, потому что, может быть, более пристально надо было Нику узнать. Знаете, столько проблем, кажется, все перемелется, будет много друзей, много общения. Ника была одной из ниточек к моей душе.
Я разгадываю жизнь Ники, как некую шараду. До сих пор столько непонятного. Вообще все это безумно странная вещь. Но в то же время как много безумно трогательных и совершенно нежных строчек, желания выйти к свету и прочее, прочее!.. “Я по ступенькам, как по дням, сбегу к потерянным годам».
Ника очень тепло относилась к Камбуровой, которая прошла через всю ее жизнь. Наверное, поэтому она посвятила ей два стихотворения, одно из которых, «Певице», привожу ниже:
Камбуровой Елене
Сердце палочкой дирижера
Стучит по раненому микрофону.
Сердце палочкой дирижера
Душу рвет на свободу.
Сердце поет и плачет,
Сердце просит защиты.
Палочкой дирижера
Сердце мое пробито.
Глава 13
«Судьбу на кон поставить просто»
Все, кто в той или иной степени знали Нику, считают себя виновными в ее неудавшейся судьбе. Понятно: у каждого свои дела, проблемы, а Нику, чтобы спасти, нужно было приковать к себе наручниками и ни на шаг не отпускать. Этого сделать не смог и не мог бы никто. И все же ответственными перед Богом должны быть в первую очередь те, кто дали жизнь Нике, – ее родные. Сознательно не упоминаю отца и дедушку, поскольку первого из них она не знала, а второго ей не дали толком узнать. А жаль, ибо читатели уже знакомы с Георгием Торбиным и Анатолием Никаноркиным – двумя благородными и талантливыми людьми, от которых Ника, безусловно, многое унаследовала. Сказанным вовсе не хочу принизить дарования Майи и Карповой, о чем речь пойдет в части III книги. Что касается их человеческих качеств, то определенное мнение о них у читателей наверняка сложилось. Добавлю несколько штрихов-мнений тех, кто лично знали родных Ники в основном по Ялте и Москве.
О Майе Никаноркиной
Елена Камбурова: У нас с Майей были очень хорошие отношения, тем не менее во всем случившемся есть ее вина. Как объяснить, что Ника приезжает после такой радостной поездки в Италию, у нее столько впечатлений и вдруг она бежит по полю, бросается на землю и кричит: “Не хочу жить!” Ну что это?! И Майя притом, когда мы пришли домой, начала на нее кричать. Ника опять в слезы. Майя доводила Нику до нервных срывов, и она впадала в истерику. Кроме того, Майя в ее присутствии по-жлобски говорила с журналистами, которые брали у Ники интервью. А на людей, которые собирались снимать фильм о Нике, она кричала так, что будь здоровчик, очень грубо с ними разговаривала. Я думаю, что Ника взяла что-то от того, кто был ее отцом, не от Майи. И в ней не должно было быть этого вранья.
Лера Загудаева: Она была красивой, безумно талантливой, человеком от Бога, хотя с ней было трудно дружить. Майка сама не училась и Нику не учила. С ее уходом я потеряла большого друга. К Людмиле она относилась с иронией, что, мол, та главенствует в семье, хотя у них была необыкновенная любовь.
Анна Годик: Майя со школы очень хорошо рисовала, была интересным человеком, знала многих писателей.
Людмила Лушникова: Как можно, имея такого талантливого ребенка, лежать все время с книгой на диване и просить у всех деньги?! И у меня она просила, и я ей их давала. Однажды мы с Майей ехали в Москву в одном купе. У нее была бутылка, к которой она каждые полчаса прикладывалась, и предлагала выпить мне. Я отказывалась, а она говорила: “Ну, ладно, это чтобы легче ехать и лучше спать”. А вот рисовать – да, Майя умела.
Любовь Красовская: Майя с Никой мало занималась, в основном ее воспитанием занимался Никаноркин. Несколько раз я встречала Майю в школе, когда Ника выступала. Ей было приятно, что у нее такая дочь. Когда человек сам не может ничего достичь, он начинает гордиться способностями своего ребенка.
Елена Авдеева: Майя была очень ленивая и всегда думала об устройстве личной жизни.
Константин Постников: Ника мне несколько раз жаловалась на Майю, что та у нее отбивает мужчин. А через несколько лет после гибели Ники, когда я с семьей приехал из Японии, Майя позвонила мне домой и зло спросила: “Ну что, не скучаешь по Нике?”
Александр Миронов: Майя могла сверкнуть идеей, но ничего не умела доводить до конца. Она просто плыла по течению. Ника ее называла Майкой гораздо чаще, чем мамой.
Сергей Миров: Я видел Майю два раза, но мне этого хватило.
Алеся Минина: Майя – жуткое чудовище. Я не верила этому, пока с ней не встретилась. Человек лицемерит от начала и до конца. Мне интересно, способна ли она была любить вообще, если не любила собственного ребенка? Ника рассказывала, что в детстве она страдала от бронхиальной астмы, попала в больницу и у нее была клиническая смерть. Когда она открыла глаза, то первое, что Майя у нее спросила: “Ну, что ты видела там?” Это правильно? Это мама? Мне вообще кажется, что Майя не мать Ники. Я если бы знала, была б категорически против захоронения Майи над ней. И, если бы Ника могла откреститься от этого, она бы так поступила. Вместе с тем Майя делала девчонкам проекты, помогала изготовить театральные декорации. Она была очень талантлива.
