Почему, спрашивается, близкие сквозь пальцы смотрели на учебу Ники, причем чем старше и известней она становилась, тем меньше уделяли этому внимания? А чем закончилось? Во ВГИК ее, безграмотную, взяли благодаря Армену Джигарханяну, но там она продержалась менее года. В Московский университет культуры Нику устроила, тоже без вступительных экзаменов, Алена Галич, но она была отчислена в конце первого курса. И хотя позже ее восстановили, Ника не успела закончить институт. Все ее попытки получить высшее образование, а следовательно, обрести профессию и работу, успехом не увенчались.
Ника была умницей и закончила бы любой из названных вузов, если бы ее научили еще в школе усидчивости, самодисциплине, умению организовать себя, уважать преподавателей и предметы, которые они преподают. Но родные, к сожалению, так не считали и всячески освобождали Нику от школьных проблем во имя новых поэтических побед. Причина одна: желание как можно скорее конвертировать талант ребенка в материальное благополучие. По этой же причине они вместо того, чтобы оберегать неокрепшую психику Ники от перегрузок и восхвалений, всячески способствовали безостановочной ее раскрутке как поэта.
Почему Карпова молила Бога и экстрасенсов о том, чтобы Ника не писала стихов, а сама в то же время делала все для того, чтобы творения ее внучки обрели дорогу в жизнь? Ответ прост: потому что это тоже был один из пунктов проекта «Ника Турбина».
Ни в коей мере не собираюсь сравнивать себя с Никой. Просто помню, как в 15 лет, когда на первой полосе областной газеты появилась моя первая публикация – стихотворение из двух строф – я с ума сходил от радости и скупал эту газету во всех киосках «Союзпечати» Днепропетровска. Так то была областная газета, а Нику опубликовала «Комсомольская правда», одна из самых читаемых центральных газет. И не в 15 лет, а в восемь, и не восемь строчек, а подборку из 10 стихотворений да еще с фотографией. В один день о Нике узнали десятки миллионов людей. Начался невообразимый ажиотаж. Но и он не шел ни в какое сравнение с тем, что творилось спустя год после выхода книги «Черновик».
Почувствовав привкус славы, Ника стала вести себя заносчиво, о чем свидетельствует хранящееся в моем архиве письмо от 27 мая 1985 года некоего Володи, адресованное Карповой, – она не помнила, кто это. Из письма следует, что ему 60 лет, он инвалид, бывший малолетний узник концлагеря. Привожу отрывок из его письма, публикуемого впервые.
Дорогая Людмила Владимировна!
…Прочел в “Комсомолке” интервью с Никой и опечалился несказанно. Ну зачем она так, а? Поставить себя в один ряд с Ахматовой этим несчастным золотым львом… Ну, ладно, ребенком не понимала, но ведь взрослая уже, неужто до сих пор не догадалась, что ее заслуги в том не было, это дяди и тети грели руки на ситуации, и пользы от той награды они-то и нагребли себе. Кажется, Москва решила “добить” Нику окончательно – другим манером: снобизм, затуманенное косноязычие. Все, кроме самого простого и честного доказательства правоты – стихов.
Я был в Москве десять дней, но даже не попытался найти Нику. Мог не сдержаться и просто надрать ей задницу за все эти столичные выкрутасы. Стыдно, ей Богу! “Я и Анна Ахматова…”.
Лет 30 назад К. Симонов, человек очень комплиментарный, как-то буднично сказал мне, что своими стихами о концлагере он уже прописан в хрестоматии русской поэзии, и добавил: “А теперь просто забудьте об этом. С каждой новой строчки все начинается заново”.
Думаю, он был совершенно прав. Потому мне очень обидно и тревожно за Нику. Как понимаю, письма мои ей не нужны, а другого общения сейчас не может быть…
Внимательно еще раз просмотрите, пожалуйста, первые страницы главы 10 части I книги, где описано детство Карповой. Не кажется ли вам, что оно резко отличается от детства Ники, потому что было счастливым, главным образом благодаря, как она его называла, папочке Людмилы Владимировны, который многому ее научил, заботился о ней и обеспечивал ее до взрослого возраста?! И у Майи до 43 лет был отец, хотя последние лет семь они редко общались. Но когда она была девочкой, да и девушкой, он тоже сыграл большую роль в ее жизни – это от него, поэта и писателя, она переняла любовь к литературе, и в частности к поэзии, стала по-настоящему духовно богатой. Обе, и Карпова и Майя, с рождения носили фамилии своих отцов. Почему же, зная, что значит для ребенка отец, эти две умные женщины, в первую очередь Майя, лишили Нику его и сделали все, чтобы она никогда с ним не встретилась? Почему хотя бы не рассказали ей, что он был высокий, красивый, талантливый?
А ребенок понимал, что обделен одним из родителей, и в семь лет писал о своем желании его обрести:
Ребенок учится ходить,
Ему нужна рука.
Ребенок учится писать,
Рука ему нужна.
Бегут минуты и часы,
Мы стрелки подведем.
И вырастает человек,
И за руку вдвоем
Идет и раннюю зарю
Встречает он любя.
И руки к солнцу протянул —
Надежда велика.
Ребенок учится ходить,
Один он упадет.
И за собой его рука
Во все века ведет.
Больше чем уверен, что Майя и Торбин были несовместимы, и это стало причиной их скорого развода. Но ведь разводятся миллионы семейных пар, однако дети, как правило, знают, кто их родители; другое дело, с кем они остаются жить, как относятся к отцу и матери в такой ситуации. У Ники же выбора не было – ей его просто не дали. По сути, она уже родилась во лжи, так как ей что-то придумывали об отце, потом наговаривали на него, а ребенок всему верил и рисовал неведомого папу на обложке школьной тетради и под рисунком выводил корявыми буквами: «Папа дурак». Потом под влиянием мамы и бабушки появилось стихотворение, в котором семилетняя Ника считает отца чужим, не имеющим с ней сходства, это притом, что никогда его не видела, и просит, если вдруг он придет, сразу же уйти, так как от его присутствия «мама вся в комок сожмется». Это ж надо было так подковать ребенка, чтобы, не зная человека, причем родного, она в мыслях гнала его прочь с порога!
Уяснив, что нельзя жить без отца, Ника привезла Олегу Егорову фотографии и номер телефона его дочери, своей младшей сестры Маши, и сказала: «Олег, это твоя дочь, и, если ты хочешь с ней общаться, она тоже очень этого хочет», – и убедила его встретиться с ней, после чего они сблизились и не расстаются по сей день. За это Маша по гроб жизни должна быть благодарна Нике, хотя то же самое, и еще раньше, могла бы сделать Майя, но она, похоже, готова была оставить без отца и вторую дочь. Таким образом, из четырех женщин их семьи только одна Ника не узнала, что такое отец. Наверное, поэтому она в детстве безумно любила мать, хотя понимала ее неискренность и еще ребенком писала: «Не надо придумывать фразы, / Чтобы время простило тебя».
Вот уж действительно устами младенца глаголет истина. Не зря Карпова в разговорах часто называла дочь «врунишкой», у нее, наверное, не поворачивался язык сказать более точное слово. Еще сильнее по этому поводу Ника написала в другом стихотворении:
