То ли лжи клубок,
То ли ненависть.
И любовь – порок,
Мать и дочь – урок.
Время судит – нет,
Время губит дни,
Если мы одни.
И никто не смог
Дотерпеть свой срок
Майя, очевидно, решила, что мужского духа в их квартире вообще быть не должно, и принялась за отца. Она и Карпова вынудили его на старости лет уйти из полученной им же квартиры, благо он нашел приют в Доме творчества. На кого уже могла опереться Ника? Кто мог подставить ей мужское плечо? Да и мужское слово часто бывает весомее женского.
Так совпало, что незадолго до ухода Никаноркина из семьи в жизни Ники возник Юлиан Семенов. Он мог бы служить ей опорой и служил ею, но эпизодически, ибо виделись они считаные разы. Его не стало, когда Нике было 19 лет, она уже была неблагополучной, и беды навалились на нее отовсюду. Был бы жив Семенов, наверняка помог бы Нике выстоять.
А вот кто надолго стал опорою Никуше, так это Евгений Евтушенко, которого она боготворила. Для нее он в одном лице был и отцом, и поэтом, и актером. Не буду перечислять всего, что он сделал для Ники, не забыв при этом себя, – об этом написано во многих главах книги. Их союз длился порядка четырех лет. Почему же Карпова и Майя не дорожили этим и своими поступками шокировали Евтушенко настолько, что он навсегда порвал отношения с Никой, а она до конца дней не могла понять, в чем ее вина перед ним, и представить не могла, что их разлучили бабушка и мама?
Пока Ника жила в Ялте, у нее материальных проблем не было. Все резко изменилось в Москве, особенно после развода Майи с Егоровым. Родные поддержать Нику не могли. Работы у нее не было. Да и как Ника могла работать, не имея образования? Что она умела? Ответом на этот вопрос были ее же строки: «Господин мой, / Время, / Ничего не умею».
А чему научилась? Тоже ничему. Стихов она уже не писала, да и если бы писала, то опубликовать их было бы невозможно, потому что Нику, как сказала мне Лера Загудаева, не воспринимали в поэтическом мире столицы. В отчаянии она просила деньги у Егорова, Загудаевой, Камбуровой, Галич и многих других, влезая в долги и перебиваясь до следующего займа. Она писала в то время так: «Живем – корчась от боли. / Нет денег – корчимся в страхе». Единственным просветом у Ники была поездка в Швейцарию, где она в течение года ни в чем не испытывала нужды. Вот как писала Ника об угнетавшем ее московском безденежье:
Буду играть на шарманке —
Нет обезьянки.
Шляпу держу в руке.
“Это Ника, что писала
Когда-то стихи”, —
Кто-то хихикнул.
Мне не до усмешек —
Песни пою без слуха
И голоса,
Распустив рыжие волосы.
Как здесь не вспомнить последнее интервью Ники, в котором она рассказала Михаилу Назаренко о журналисте, написавшем о ней статью в «Новой ежедневной газете», после чего ее второй раз пригласили на очень популярную в те годы передачу «Взгляд»: «Понимаете, бывает жестокий профессионал без души. А профессионал должен быть с душой. Тот журналист (Алексей Косульников. – А.Р.) тыкнулся во “Взгляд”, стал вторым человеком после Александра Любимова (один из ведущих программы «Взгляд». – А.Р.)Пришел ко мне неделю назад. Сидит и начинает ныть… А меня что-то зло взяло. Я чего злая была? На меня с долгами наехали. Я встаю с кровати и говорю: “Хватит пи…еть! Если бы я, как ты, получала две тысячи баксов, то, клянусь тебе, надорвала бы себе ж…, но оставалась бы еще сама собой. А ты мне заливаешь, что потерял себя, а теперь только зарабатываешь деньги и не можешь писать. Не верю, не верю!”. Господи, дай мне “бабок”, чтобы я не думала обо всей этой ерунде! Я столько сделаю! Этот проклятый быт из меня все высасывает, все силы отнимает».
А ведь начиная с восьми лет, Ника существенно помогала семье гонорарами за публикации, книги, выступления по радио и телевидению, за пластинку и многое другое. Зарабатывала она и валюту за переведенную на множество языков книгу «Черновик», выступления в Италии, США, наконец, за свои услуги в Швейцарии. Как здесь не вспомнить слова Старчика, что Ника была паровозиком, который тянул всю ее семью.
Материальное благополучие, а точнее неблагополучие семьи Ники Турбиной явилось следствием нездоровых взаимоотношений в ней, в результате которых в доме остались одни женщины. Карпова делала все, что могла и не могла: работала в гостинице «Ялта», преподавала английский, торговала хлебом, убирала в казино, мыла туалеты в кемпинге, привозила из-за границы товары и продавала их. В отличие от Майи Карпову нельзя упрекнуть в нежелании вытянуть семью из бедности. Умница Никуша все прекрасно понимала. Если в детстве она безумно любила маму, то, повзрослев, разобралась, кто чего стоит. И выплеснула свою любовь бабушке. Подтверждением этому служит письмо Ники, которое она написала в 22 года, незадолго до первого полета. Письмо публикуется впервые, редакция сохранена.
Здравствуй моя любимая Бусечка. Прости, что не звоню, чуть чуть попозже буду звонить часто. Сейчас дороговато. Я работаю и подыскиваю вторую р-у, думаю в более мение близжайшее время всё устроится. С Андреем Г. не говорила пока Он будет после 21 февраля, и я обязательно с ним встречусь. Дома всё нормально. Я всё помню и стараюсь следовать тому о чём мы говорили, правда часто спотыкаюсь потомучто это всё трудно. Гложат сомнения. Но пытаюсь и учусь не падать не боятся. Стараюсь найти звука и быть доброй и смелой. Не бойся за меня, и верь в меня это очень нужно. Прости, что я всё про себя пишу. Думаю о тебе и болит сердце. Все сделаю, чтоб тебя забрать хоть на время. Радость моя держись ты самая удивительная и уставшая женщина. Люблю вас всех поцелуй Мусю и Маню родных моих и единственных. Большой привет Вите. Низкий поклон тебе от Игоря Петровича.
Всё будет хорошо счастье моё душа моя. Береги себя по возможности не нервничай не заводись, храни себя свой организм свою душу. Единственная моя навсегда.
P.S. Костя звонит говорит, нервничает видимо ему почемуто плохо тяжело от всего. Хотела внутренне помочь но он как стена (неучите меня жить я если знаю, я прав и то) а самому плохо, говорит, что любит – думала он сильный а он слабый несчастный. Целую Ника.
Как гениально сказано: «…ты самая удивительная и уставшая женщина!». К сожалению, бабушка была далеко и потому не могла помочь внучке, которая так об этом писала:
В тире яблочко – сердце.
На ком пробую – смертники.
В лесу тихо.
Где ты бродишь, неземная,
Песню споем – знаю.
Ты, бабулька моя,
Не у дел.
Просто поезд твой
Не успел.
Роковым для Ники оказался переезд в Москву, куда она попала не по своей воле, а в силу эгоизма Майи. К тому времени Ника уже была неблагополучной, и главное, в чем она нуждалась, было внимание матери, которого ей катастрофически не хватало. Нике стало страшно за себя, и она пишет, словно предчувствуя дальнейший ход событий:
