Интересно то, что вошедшее в книгу «Черновик» стихотворение «Вы – поводырь…» (см. гл. 13, ч. I) вышло без посвящения Евтушенко, которое впервые появилось лишь спустя 20 лет в книге «Чтобы не забыть». Наверное, Евгений Александрович посчитал, что будет выглядеть нескромно то, что он написал предисловие к первому сборнику стихов Ники, а она в нем же посвящает ему стихотворение.
Меня поразило столь резкое изменение мнения Татьяны Барской о Нике как об авторе. Ведь когда я брал у нее интервью летом 2003 года, она ничего подобного не говорила, о Нике отзывалась тепло и с преклонением перед ее талантом. Аналогичное мнение она высказывала в своих статьях. Так, в одной из них она, уже после ухода Ники, писала: «Стихи Ники были не по-детски философскими. В ее детском лепете часто звучал вопрос: “Душа-невидимка, где ты живешь? Твой маленький домик, наверно, хорош”. Живя физически в обычном мире, она одновременно мысленно пребывала в ином, доступном лишь ее гениальному сознанию измерении. Именно там она была в своей стихии, как звезда в космосе. В свои десять лет задумывалась над тем, что такое счастье. Хотела, чтобы наша планета была цветущим садом, готова была прикрыть ее от бед: “Ты спи, земля, такая голубая, такая невесомая, земная. Я буду вечным сторожем твоим”»
[266].
Не исключаю, что за прошедшее с тех пор время у Барской резко испортились отношения с Майей и Карповой. Поводы для противостояния у них были. По словам Барской, она как-то сказала Майе, а потом написала в газетной статье, что Майя виновата, отпустив дочь в Швейцарию и бросив ее одну в Москве. «Майя обрушилась на меня, – вспоминает Татьяна Николаевна. – “Ты, что считаешь меня б…? Ты меня опозорила! Выходит, я мать, чей ребенок-подросток был брошен на произвол судьбы?!”». Как говорится, на воре и шапка горит. Правда, особенно сказанная в лицо, всегда возмущает, не говоря уже о том, если она становится достоянием публики. Карпова могла ненавидеть Барскую еще и потому, что ревновала к ней Никаноркина, сотрудничавшего с газетой «Советский Крым» (позже «Крымской газетой») в течение многих лет. На мой прямой вопрос Барская с улыбкой ответила, что с Никаноркиным ее связывали только деловые и дружеские отношения. Я знаю Барскую с того же 2003 года, что и Майю с Карповой, мы познакомились с ней у них дома. С тех пор я поддерживал отношения с этой замечательной женщиной и талантливой журналисткой, дорожил каждой встречей у нее дома, восхищался ее эрудицией, прислушивался к ее мнениям. В начале нашего общения она о Нике и ее семье знала намного больше меня, а спустя годы уже слышала не известные ей мои рассказы о Нике.
В одну из встреч летом 2014 года, когда я у Карповой спросил, кто такой Алипов
[267], она ответила: «Это знает твоя любовница». – «А кто моя любовница? – поинтересовался я, предвидя ответ, – я знаю в Ялте только Вас, Лушникову и Барскую». – «Вот к ней и обращайся
[268]. У нее фамилия знатная – Барская, а у меня не теплая, не женская, не сексуальная, рыбная какая-то – Карпова. Алипов дружил с Никаноркиным, часто встречался с ним, был связан с литературой, с редакцией газеты». Не могу описать тон, которым это было сказано. В самом деле, я никогда не обращал внимания на происхождение фамилий этих двух женщин.
В те же дни пребывания в Крыму я навестил Татьяну Николаевну. Барская показала мне альбом с уникальными фотографиями, на которых она запечатлена с Виктором Астафьевым, Юлианом Семеновым, Андреем Вознесенским и многими другими замечательными людьми, с которыми свела ее судьба. Всего у нее в жизни было 50 таких встреч, она пишет о них книгу, точнее пытается писать, потому что ей за 80. Дай Бог сил этой удивительно благородной женщине на новые добрые дела!
Цитируя Барскую, я привел полярные мнения лишь одного человека, правда, знавшего близко Нику на протяжении всей жизни, и еще дольше ее семью. Но сколько было еще таких людей, а также сверстников Ники, которые не верили, что обычная с виду девочка может столь по-философски мудро и глубоко проникать мыслями в окружающий мир и передавать его краски в стихотворных строках? Сколько обвинений в несамостоятельности она слышала и защищалась от них теми же стихами! Иного оружия у нее не было.
Конечно, нельзя пренебрегать мнениями других людей, хотя бы раз в жизни видевших Нику. Приведу некоторые из них, в частности отрывок из воспоминаний Вячеслава Лашука, радиожурналиста, поэта, переводчика стихов Ники на украинский язык. «Впервые я прочел стихи Ники Турбиной в “Комсомольской правде” 6 марта 1983 года с предисловием Юлиана Семенова. Я поехал к ней в Ялту – было интересно проверить, “искусственный” ли это феномен: ребенок, который говорит о чувствах, непонятных зрелой женщине. Дитя XXI века – так я ее сразу для себя назвал. Приехав, увидел, что мама уже мечтает о лаврах всемирной славы. Дедушка – писатель, профессионал, тоже в курсе дела. Пообщались мы ни о чем, я почувствовал какую-то фальшь и ушел. Выйдя из дома, на улице встретил Нику, которая возвращалась из школы. Я сразу узнал ее, она взглянула на меня – и я понял, что она сама пишет…»
[269]. Мнение, мягко говоря, спорное: как можно по взгляду человека определить, что он поэт? Это все равно, что по взгляду самого Лашука понять, что он журналист.
Феликс Медведев
[270] переплюнул Лашука. Он в 1986 году вместе с Евтушенко уговорил Нику подписать листы с напечатанными стихами, чтобы она подтвердила свое авторство, так как «в те времена ходили слухи, что такие взрослые и хорошие стихи пишет не маленькая девочка, а кто-то в ее окружении». Ника согласилась и подписала 30 листов, которые Медведев бережно хранит до сих пор. Смешно, ей-богу! Я тоже могу подписать хоть сотню листов с напечатанными стихами Евтушенко, но от этого они не станут моими. Поймите меня правильно, я не осуждаю Лашука, Медведева и многих других – ведь каждому из нас хочется верить в чудо.
В главе 2 части I книги упоминался эпизод, послуживший поводом для написания Никушей стихотворения «Не я пишу свои стихи?». В связи с этим Карпова рассказывала: «У нас был приятель Иосиф Прут
[271], которого мы нежно называли Онечка. Нике тогда было лет восемь, а Онечке – 80 с лишним. Он был необыкновенно добр и внимателен к ней, восхищался ею и ее стихами. Онечка как раз был у нас дома, когда соседки обидели Никушу. Узнав об этом, он сказал мне и Майе: “Девки, я пошел жаловаться, что обидели гениальную девочку” и отправился в горком партии, а оттуда – в редакцию газеты, где сказал все, что думал по этому поводу, и написал статью о случившемся». Как и все нужные семье люди, Онечка не остался без посвященного ему стихотворения Ники («Карты, кольца…»). Живущая в соседнем подъезде Молчанова такого случая не помнит; работающая в редакции газеты Барская ни Прута, ни его статьи не видела.
