Она действительно не имела права начать новую жизнь, хотя и не предполагала, что она, но совсем иная, начнется, как только протрубят фанфары о рождении нового поэтического гения, ее внучки.
Карпова как могла тянула семью, которую не решалась бросить, зная бытовую беспомощность больного мужа, его нетерпимость к Майе, ее неисправимую лень, а главное – возраст Никуши и замечая первые дивные ее странности. Плюс ко всему в том же 1978 году Карпову повысили в должности – она стала заведующей бюро обслуживания гостиницы «Ялта» с более высоким жалованием. Наверное, уже тогда она поняла, что судьбу изменить не удастся. А чтобы не остался незамеченным ее поэтический труд, Карпова, когда Ника стала старше (1980–1981 гг.), нашла гениальный ход – выдать стихи, написанные ею, взрослым, умудренным жизнью человеком, за творения внучки, сыграв на немыслимом контрасте между ними и возрастом автора. Именно поэтому Нику считали гениальной, хотя многие значащиеся под ее именем стихи на самом деле заслуживают если не восхищения, то внимания, что говорит о безусловном таланте Карповой. К слову, знавшие ее близко Татьяна Барская и Лилия Молчанова в беседах со мной не раз утверждали, что наиболее творческим человеком в Никиной семье была бабушка.
Конечно, выводы о причастности Людмилы Владимировны к поэзии, и в частности к творчеству внучки, требовали подтверждения. Пришлось забросить удочку любопытства в море моего архива, и улов не заставил себя ждать. Напомню первые строки стихотворения Евгения Евтушенко из его предисловия к «Черновику»:
На перроне, в нестертых следах Пастернака
оставляя свой след,
ты со мной на прощанье чуть-чуть постояла —
восьмилетний поэт.
Очевидно, желая, чтобы Ника ответила Евгению Александровичу в стихах, и в надежде, что это ему будет приятно, Карпова, начала писать вместо нее, в том же, что у Евтушенко размере, но дальше нескольких строк дело не пошло:
На перроне, в нестертых следах Пастернака
Я осталась одна – мне 14 лет.
Поезд вышел со станции
И уехала мама
И семья не находит ночлег.
С обратной стороны страницы с этим текстом, той же рукой записано уже целое стихотворение:
Воевать, чтобы сдаться —
Убогое дело.
Ты попробуй остаться,
Оставь свое тело
Опустевшие улицы,
И пустые дома
Может быть тебе вспомнится
Что любить ты могла
Что могла возродить,
То, что было потеряно
Это только начало!
Будь в этом
уверена.
Ниже – четыре строки, которыми Карпова хотела завершить стихотворение, но передумала и зачеркнула: «Но и это потом / Забудется / Не найдешь ты дорогу / Путница». Приведенное стихотворение в моей редакции впервые было опубликовано в книге Ники «Чтобы не забыть». Так Людмила Карпова стала Никой Турбиной. Не хочу перегружать книгу цитированием, приведу лишь еще два коротких, нигде не опубликованных белых стихотворения Людмилы Владимировны:
«Любовь пришла…»
Любовь пришла,
А я не готова пить из чаши.
Помню, раньше выпивала
до дна.
А теперь хочу оставить
капли тебе.
Будешь пить, – не пролей,
«Время медленно…»
Время медленно
В кувшин стекало
И застывало
В нем
Горчичным медом.
Думаю, что здесь комментарии не нужны. По мнению Татьяны Барской, Карпова ревностно относилась к популярности Никаноркина, а особенно Ники, но себя не выдавала. Может быть, если бы не было Ники, Карпова проявила себя как талантливый поэт и прозаик, но появилась на свет внучка, и бабушка, наступив на горло собственной песне, решила все отдать ей, оставшись в тени. Настоящий боец невидимого фронта. Представляю, как невыносимо было ей видеть, что внучка взошла на поэтический Олимп, а она осталась стоять у его подножия. В определенной мере компенсацией Карповой за труды были поездки с Никой в Италию и США, гонорары от публикаций Никушиных стихов в периодике, издания ее книг в СССР и за рубежом, выпуска пластинки, выступлений и т. п. Но зависть завистью, все же, думаю, к ней примешивалась и гордость за Нику, которой в прямом и переносном смысле Карпова дала жизнь. Гораздо больше ее угнетало другое, о чем свидетельствует еще одна запись в «Тетради № 1»:
15/ VII. – “Чтобы ты сдохла, видеть не могу твою рожу”, – сказала мне Майя. Думаю, так и будет, если она будет независима. Думала, меня никто никогда не любил. Любила я. А когда думаю что лучше, конечно последнее. Мне 50! Прожила я дурную жизнь.
С Майей тяжело было Никаноркину, но не легче Карповой. Она не зря упомянула о том, что, если дочь станет независимой, то отвернется от нее. Но Майя была зависима от матери всю жизнь, до самого ухода…
Для большей достоверности автор прибегнул к графологической экспертизе, которая подтвердила, что все приведенные в тексте и на иллюстрациях записи и стихи написаны рукой Людмилы Карповой. Для проведения экспертизы использовали дополнительные материалы из архива автора: письма Карповой, ее дневниковые записки, дарственные надписи на книгах, надписи на папках, конвертах и т. п. Несмотря на заметное отличие ее почерка в целом (прямой в 1965 году, наклонный в 1978-м и последующих годах), даже визуально внимательный взгляд обнаружит полное сходство в написании прописных букв А, Б, И, М, П, Ч, Ш, Я и других, а также строчных букв б, в, е, з, с, т, э, я и т. д. Повторяю, что для проведения экспертизы было представлено значительно больше материала, чем на иллюстрациях, которых включить в книгу не представляется возможным, так же как конкретно указать, какие буквы на каких страницах сравнивать между собой. Оставляю читателям это интересное занятие.
И все же Карпова не расставалась с надеждой обрести признание как поэт. Посчитав, что после нашумевшей публикации поэтическая звезда Ники взошла, Людмила Владимировна отсылает 26 своих стихотворений в Москву Сергею Михалкову в надежде узнать его мнение о них. Прежде, чем привести ответ Михалкова, ознакомлю читателей с некоторыми творениями
[281] Карповой:
«День завершен. Ушло светило…»
День завершен. Ушло светило
За горизонты февраля.
Ущербно, холодно, уныло,
Забыв, что есть, и то, что было,
Лежит оглохшая земля.
Лежит и, кажется, не дышит.
Я, как надгробие, стою.
Дома, дымы, снега по крыши —
Белилами на белом пишет
Ночь эпитафию свою.
1982
