Правдой во всей этой истории было ожидание Никой звука и ее бессонница. Карпова не лгала, когда рассказывала об этом всем и всюду. А вот то, что звук этот существовал, было подлостью и грандиозной ложью. Ведь сказку о нем десятки миллионов людей во всем мире приняли за чистую монету. Свыше тридцати лет они верили в эту легенду и да простят меня за то, что вынужден их разочаровать.
На самом деле к Нике никакой звук не приходил, а в силу нездоровья вообще, и психического в частности, она иногда по ночам мучительно и судорожно кричала от преследовавших ее видений и переживаний. Эти ее слова и фразы, чем-то отдаленно напоминали строки белых стихов – во всяком случае так они воспринимались Майей, чей слух всегда был настроен на поэтическую волну. Тем более что у нее в отношении Ники уже были конкретные планы. Поэтому она записывала выкрики дочери, ее речевой «бред», используя его для написания стихов, ставших впоследствии Никиными. Это подтверждает Людмила Баркина: «Никины крики по ночам Майя с Людмилой трансформировали в стихи, из каждого ее выкрика делали строку».
Естественно, такое состояние у девочки было периодически. Поэтому, в соответствии с легендой о звуке Нике внушали, что он приходит к ней не еженощно. К тому же поэтический багаж Майи не был столь велик, чтобы каждое утро извлекать из него новое стихотворение. Понимая это, она писала стихи, как говорится, впрок. При этом, что удивительно, Майя напрочь забывала о своей лени и работала без устали, ибо видела цель. Поверьте, у нее ничего не пропадало, в ход шел весь подручный поэтический материал – от собственных стихотворных фрагментов и набросков до подслушанных слов и образов Ники.
По сути, Майя изводилась по ночам вовсе не от небесных диктантов дочери, а от ее нездоровья, которым в семье не занимались. Подавляющее большинство стихов, рожденных в соответствии с легендой о звуке и ставших впоследствии Никиными, были написаны Майей: совсем немногие вскоре после рождения Ники (вспомните школьные тетради, выпущенные в 1975 году), а остальные – в течение последующих четырех-пяти лет (вспомните общие тетради, выпущенные в 1979 году).
А чтобы избавиться от ненужных свидетелей, Майя с Карповой начали создавать невыносимые условия жизни Никаноркину, выживая его и вынуждая жить в Доме творчества. Подтверждает это стихотворение Ники «Однажды в снег…», датированное 1981 годом и посвященное Вознесенскому. Там есть такая строка: «Нас было четверо», то есть она, мама, бабушка и Андрей Андреевич. Значит, уже тогда Никаноркин отсутствовал. Кроме того, в том же 1981 году они отправили Светочку обратно в Майкоп. Никуше тогда еще не было семи лет.
Вместе с тем родные своими действиями подтолкнули Нику к самостоятельной творческой активности, пробудили, что ли, ее в ней. Процесс этот происходил независимо от времени суток и еще больше укрепил девочку в мысли, что автором всех стихов, в том числе не ею сочиненных, является она сама.
Читатели вправе возмутиться: «Как же так – ведь корреспондент “Комсомолки” Николаева специально приезжала в Ялту, чтобы убедиться в том, что восьмилетняя Ника пишет стихи, и, очевидно, убедилась, раз после ее визита газета посвятила девочке столько места, сколько не удосуживались получать маститые поэты?!» Отвечу и на этот вопрос, попросив читателей внимательно перечитать статью Николаевой «Встреча с Никой», в начале которой описываются обстоятельства явления на свет Божий стихотворения «Черновик». Не пожалею бумаги и процитирую эту фантастическую историю.
«Однажды Ника весь вечер не могла найти себе места, пожаловалась: “Меня душат слова…” Ночью, когда все уснули, девочка вскочила: “Мамуля, запиши!” Тогда Майя Анатольевна Никаноркина записала потрясшее ее своим настроением, образностью стихотворение. Ника произнесла его на едином дыхании, почти без запинки, с огромным волнением. Сказала последнюю строчку и, как подрубленная, свалилась на подушку, заснув мгновенно и безмятежно. Подобные порывы и состояния стали повторяться. С тех пор, укладываясь спать, мама Ники озабоченно проверяет, на месте ли тетрадь, ручка. Эти “инструменты” она кладет на всякий случай на ночь под свою кровать. Разбудив маму, Ника требует, умоляет ее “писать быстрее”. Я видела эти тетради – их целый ворох. Там строчки, бегущие вкривь и вкось из-под торопливой и сонной маминой руки. Зачеркнутых слов в них почти нет».
«Вот тут-то вы и попались, – возрадуются читатели, – на самом деле было не так, как рассказано выше: Ника диктовала стихи не со сна, а когда просыпалась, и запоминала все, что говорила. Поэтому утром провести ее было невозможно». Отвечу и на этот выпад. Прежде всего, Николаева писала по словам Майи, которая ни за что не пустила бы чужого человека в Никину комнату, чтобы увидеть процесс ночного стихосложения, то есть не увидеть ничего. Майя очень боялась разоблачения, тем более что уже не от Юлиана Семенова, а от Валентины Николаевой зависела, в полном смысле этого слова, судьба Ники. Поэтому Майя показывала журналистке тетради со своими стихами, часть которых действительно были написаны наскоро, а часть сразу начисто – и то и другое, как известно из глав 6 и 7, характерно для Майи.
Валентина Иосифовна Николаева – светлый и замечательный человек. «Хочется Вам помочь, – написала она мне, – потому что Вы любите Нику, это чувствуется. Создалось ли у меня впечатление, что Майя уже тогда мечтала о мировой славе своей дочери, – вряд ли, хотя определенно доля тщеславия в ней была заметна. И в бабушке. Поскольку я у них была отнюдь не круглосуточно, то не видела, чтобы Ника диктовала стихи маме или сама записывала. Рождение стихотворения “Жизнь моя – черновик…”, конечно же, описывает мне в начале статьи Майя”». Что и требовалось доказать!
Что же касается интервью с Никой, вошедшего в ту же статью, то она к нему была заранее подготовлена, о чем будет рассказано далее в главе 11. Зная Валентину Иосифовну, я абсолютно исключаю мысль о том, что желание дать ход материалу, сулившему известность, могло возобладать над ее сомнениями. А вот Юлиан Семенов не прочь был добавить к своему реноме титул первооткрывателя поэтического вундеркинда. Как, скажите, редакция газеты могла не только не поверить самому Семенову и своему корреспонденту, но и отказаться от такого взорвавшего впоследствии всю страну материала?!
То, что поведала Майя Николаевой, было первой и не самой удачной презентацией легенды, которая еще требовала уточнений и доработки. Больше Майя никому ее не рассказывала, передоверив эту функцию Карповой, которая старалась придерживаться одного варианта, хотя удавалось ей это не всегда.
Мария Рыбакова в своем романе приписывает главной героине Светлане Лукиной, прообразом которой послужила Ника Турбина, синдром Кандинского-Клерамбо
[309], объясняя им приход звука. «…Это именно такой синдром, – утверждает Лукина, – когда свои мысли воспринимаются как чужие. Я стихи сочиняю, но мне кажется, что это мной сочиняют. Я говорю, а мне кажется, что это мной говорят. И даже если иду куда-то по собственной воле, у меня такое впечатление, что мной двигают, как куклой».
