В упомянутом ранее интервью газете «Мир новостей» Алена Галич высказала вроде бы лежащую на поверхности, но вместе с тем очень важную мысль: «Никуша всегда писала от первого лица и только в женском обличье». Поэтому она полностью подходила для аферы Майе, подсовывавшей ей свои стихи. И еще такое интересное мнение Татьяны Смольской: «Ника не была зациклена на себя и воспринимала чужое творчество». А творчество Майи, по сути, не было для нее чужим и воспринималось тем более. Я уже не говорю об особенности Ники верить сегодня в то, что она услышала вчера и не могла этому поверить.
По словам Дмитрия Васильченко, у Ники была такая черта – она старалась подстраиваться под других, как он выразился, «под любого говнюка. Точнее – под ожидание общавшихся с ней людей, которые, обнаружив у нее это качество, пользовались им: вначале просили Нику об одном, потом о другом, третьем и в конце концов ломали ее. Причем чем хуже был человек, тем страшнее это происходило. Иными словами, Нику провоцировали на какие-то действия, заставляли ее делать то, что ей не свойственно. Этот процесс был разрушительным для Ники, отсюда все ее надрывы». В Ялте главные провокации ей устраивала мама, под которую она подстраивалась и вынуждена была под ее нажимом делать то, что для ребенка противоестественно.
Рассказывает Людмила Лушникова: «У нас в Ялте была знаменитая Яна Ивановна Скрипник, работавшая с Людмилой в гостинице “Ялта”. Она рассказала, что, когда еще не была знакома с этой семьей, ехала на автобусе в Симферополь, а впереди, как оказалось, сидели Ника с Майей, которая все время перебирала какие-то бумаги и говорила дочери: “В этом месте надо заменить строчку, здесь – поставить другое слово, а здесь дописать концовку”. В общем постоянно комментировала. А в школе был такой эпизод. Шестой класс. Дети на листах пишут небольшое сочинение – рассказ по картине. Ника свой листок не сдает и уносит домой, а на следующий день приносит его с написанном на нем стихотворением “в отношении этой картины”».
Здесь следует напомнить, что Ника в школу пошла в сентябре 82-го, за четыре месяца до восьми лет. Поэтому у Майи было достаточно времени для дрессировки, которая продолжалась весь 1981 год, большую часть 1982-го и превратилась в настоящую муштру в 1983 году после публикации в «Комсомолке». Продолжалось это до тех пор, пока Майя не убедилась, что Нику можно выводить из тени и заявлять о ней. Теперь уже в игру вступила Карпова, которой удалось выйти на Юлиана Семенова, о чем подробно написано в главе 7 части I книги. По словам Валентины Николаевой, Семенов не был восхищен стихами Ники, они вызвали у него сомнение в ее авторстве и потому он передал их в «Комсомолку» для своего рода экспертизы, которой руководство редакции поручило заняться Валентине Иосифовне. Кроме того, если помните, после публикации Семенов звонил Николаевой, но о Нике почти не спрашивал.
Все, что было в жизни Ники потом, читатели знают из двух предыдущих частей книги. К двенадцати годам Ника уже давно жила навязанной ей чужой жизнью. Сказанное подтверждает Альберт Бурыкин, который в 1986 году слышал от жителей Ялты, что Ника в семь и в десять лет заметно отличалась. «Я познакомился с местными экстрасенсами, – вспоминает Бурыкин. – Один из них несколько лет наблюдал за Никой и знал ее семью. По его мнению, то, какой она была в пять и в одиннадцать лет, несопоставимо: девочка теряла искренность, нарастал процесс, связанный с фальшью отношений. Он считал, что происходит уничтожение ребенка, что его учат фальши, и порвал отношения с этой семьей».
Не менее интересен рассказ Леры Загудаевой: «Майя с Никой подолгу жили у меня. Как-то Майя уехала на несколько дней, может быть, на неделю и оставила Нику со мной. Я брала ее с собой на работу в университет, мы вместе ходили на почту отправлять какие-то письма. Ника там на бланках для телеграмм писала Майе о том, что больше так жить не может. Это были кричащие телеграммы».
По словам Загудаевой, она была свидетелем того, что Ника плохо спала и принимала психотропные препараты, которые ей давали не только перед сном, но и перед выступлениями. Да оно и понятно: чувствительный к малейшей фальши ребенок переживал, что ему предстоит читать стихи, заведомо зная, что многие из них чужие. Выводы напрашиваются сами собой: Ника сначала спала плохо из-за болезней, которые толком не лечили, а потом – от невероятного перевозбуждения, вызванного преждевременным форсированием ее поэтического созревания.
Мовсун в упомянутой ранее статье пишет, что, когда он брал интервью у Ники, Майя знаком показала ему не задавать больше вопросов и, чтобы не слышала дочь, сказала: «Знаете, когда Ника волнуется, она спит неспокойно. Каждое ее стихотворение, будто внутренний взрыв…» Редкий случай, когда Майя сказала правду – «спит неспокойно». А как мог спокойно спать ребенок, которого самые близкие люди изнасиловали духовно, использовали ради собственной выгоды, положив на алтарь его жизнь?! По сути, родные не думали о ее будущем дне, а думали о своем дне сегодняшнем. Но какие бы материальные трудности ни испытывают взрослые, они сами должны их преодолевать, а не перекладывать на детские плечики. Как ни кощунственно это звучит, но если бы Ника росла сиротой, она без всякого принуждения, пусть позже, достигла бы тех же, а может, и бóльших успехов и осталась жива.
Когда я поделился своими соображениями со Светланой Соложенкиной, услышал следующий ее монолог. «Знаете, поэзия дело такое, можно писать и неплохо, но Майя была слишком озабочена внешним сюжетом, ей хотелось быть на подиуме и она продумывала стратегию. Значит, если завоевать Москву, то через влиятельных людей. Поэтому она облюбовала Евтушенко и Вознесенского. В общем, брала крепости по всем правилам. Поднатаскала свою девочку и стала ее показывать. Потом Ника и сама маленько расписалась, и тут вот начался штурм серьезный. Тут пал Евтушенко… Ему тоже хотелось быть открывателем ночного чуда.
Понимаете, в мире есть столько чудес, сколько жаждущих чуда. Вот из-за этой комбинации и проистекают многие житейские трагедии. В данном случае так и получилось. Луговская очень сокрушалась, она мне говорила: “Боже мой, я не знаю, что они с этим ребенком делают! Она же впечатлительная и нервная. Что с ней будет вообще?” А тут еще испытания вундеркинизмом. Все закричали, завопили, стали бить в барабаны и литавры: “Вот вам чудо!” Никто не догадался себя по голове хлопнуть, чтобы отрезвиться. Соответственно нашлись и рецензенты, начались за ней ухаживания, появились богемные компании, в которых не только чай пили. А там и наркотики были, кто знает. Она уже девушка. Пошли уже свои сюжеты и драмы. И чем это кончилось, вы знаете. Я вот теряюсь в догадках, что из того, что она успела написать, какая часть действительно ее? Тут надо смотреть тексты и анализировать. Кстати, Луговская говорила, что Майя сама неплохо писала». Именно неплохо для своего возраста. Не могу не повторить здесь провидческие слова Валентина Берестова: «Это взрослые стихи не очень талантливой женщины», что в переводе означает: это стихи Майи Никаноркиной.
В начале главы 8 я упомянул об оригинале Никиного стихотворения, сделав паузу перед тем, как рассказать о нем. Нашел я его в середине Майиной общей тетради (табл. 2, п. 10), до и после него – много чистых листов, поэтому обнаружить его было делом случая. Не исключаю, что Майя этого стихотворения не видела, а Никуша написала его скрытно от нее, улучив момент, на одном дыхании. Впервые прочитав эти строки, я понял, что они вырвались, как «надорванный выстрелом крик». Не хочу злоупотреблять терпением читателей и привожу одно из немногих, но стоящее многих стихотворение, автором которого никто, кроме Ники, быть не мог:
