А вот самый яркий пример того, как на любые вопросы можно давать универсальный ответ, рассуждая о нашей планете. «Я хочу, чтобы люди были добрые, чтобы они могли сохранить нашу планету, такую беззащитную. Ведь ее надо беречь, как птица бережет своего птенца, пока он не окрепнет» (из упомянутой выше статьи Т. Барской).
Четырежды об этом же в интервью на радио: «Мы стремимся… к какой-то гармонии, и в то же время наша зависть, наша злость скопляется вокруг нашей планеты. Вы ведь согласны, что наша планета во Вселенной не такая большая?»
«Мне кажется, если все зло рухнет на нашу планету, то просто все погибнет; погибнет все живое, погибнем мы с вами, погибнет все человечество».
«Это все едино. Я не знаю, как еще нужно доказывать, но это все едино: планета наша, улыбка, радость, счастье, боль и трагедия…»
«Я считаю, что… можно в детстве соединить всю боль планеты».
Из упомянутой в первой части книги статьи Гарика Карапетяна: «Мне больно, грустно за наш мир… Мне страшно за людей, потому что мне всегда хочется, чтобы наша планета была прекрасной…»
Наконец почти дословное повторение первой цитаты: «Хочу, чтобы люди были добрее, чтобы смогли сохранить нашу планету. Она ведь такая беззащитная, и ее надо беречь, как птица бережет своего птенца, пока он окрепнет»
[325].
Семь схожих ответов на различные вопросы в течение одного года. Говорят, что если что-то происходит один раз, то это случайность, два раза – совпадение, а три – закономерность…
Со временем Ника стала уверенней чувствовать себя в общении с журналистами, легко и нестандартно отвечала на любые вопросы. Наряду с опытом проявился и природный ум девочки. В качестве примера приведу несколько ответов Ники на вопросы авторов упомянутых выше статей: «Какие мои стихи самые лучшие? Их нет. Стихи – это жизнь, душа человека. А человек не считает свою жизнь самой лучшей и своей душой не гордится».
«Время что-то рождает и что-то губит, но в поэзии времени нет».
Наверное, за рубежом Нике задавали не такие типичные вопросы, как дома. Так, в упомянутой статье Л. Хэнском «Разговор с Никой Турбиной. Душевная лирика поэтического вундеркинда» (см. гл. 13, ч. I) отмечается, что в Америке вместо ответов она порой пожимала плечами: «Ya nye Znayu», что значит «Я не знаю». Зато если там попадался вопрос типа: «Почему твои стихи грустные?» – в ход шла домашняя заготовка: «Они не грустные. Если вы страдаете за человечество, это грустно? Я считаю, что есть безразличные люди в мире, где другие люди умирают. Я никогда не могу быть спокойной насчет этого (I can’t ever be quiet about that)».
Если Майя писала сценарии перед выступлениями Ники – чтó она должна читать, о чем говорить и как отвечать на вопросы, то больше чем уверен, что она, зная, что у них в гостях будет Анна Годик, заранее спланировала, чтобы Ника ночью вышла и сказала: «Я сочинила стих», – и прочитала стихотворение «Алая луна». Такое действо необходимо было, чтобы Анна Евгеньевна потом всем рассказывала, что была свидетелем написания первого стихотворения Ники. Если еще вспомнить многочисленные, противоречащие одна другой версии рождения «Алой луны», в которых путалась Карпова, то станет ясно, что с самого начала в этом доме правили бал лицемерие и ложь.
Итак, стихи (свои и не только свои) заучены (конечно, не все, а те, которые были на слуху), имидж (прическа а-ля Цветаева, манера чтения а-ля Вознесенский) найден, опыт выступлений и ответов на вопросы приобретен. Можно смело штурмовать поэтический Олимп.
Глава 12
Если учесть, что рукопись книги «Ступеньки верх, ступеньки вниз…» лежала в издательстве до выхода в свет в 1991 году, а иных публикаций не было, можно предположить, что Ника за этот период ничего нового не написала. Мне могут возразить, мол, она писала, но не публиковала, потому что ей тогда было не до этого, или пыталась публиковать, но получала отказы редакций. К сожалению, сведения, опровергающие мои предположения, отсутствуют.
«Бывают случаи, – писал Влад Васюхин, – когда не поможешь, как ни старайся. Можно посодействовать с публикацией стихов или с премией за них, но как поможешь с их рождением? А у Ники случилось именно это: она перестала писать стихи. Или стихи оставили ее». Похожее соображение за год до гибели Ники высказал Евгений Бунимович: «Нику так замучили и оглушили славой и рекламой, что к 16–17 годам поэт в Нике умер – ей уже нечего было сказать». А вот мнение Андрея Вознесенского: «Ее испортили наши литературные сволочи! Она испорченный ангел…»
Елена Камбурова относительно того, что у Ники не писались стихи, сказала: «Знаете, любой дар бывает в детстве. Я средним, плохоньким, но считалась поэтом. А потом – как отрубило. Это как раз может быть».
Если пишущий человек замолкает, это вовсе не означает, что он исписался. Навсегда замолчать писатель может разве что после смерти. В истории мировой литературы известен лишь один писатель, который перестал писать, – это Джером Сэлинджер
[326], автор знаменитой повести «Над пропастью во ржи».
Когда в одном из интервью у Алены Галич спросили, почему Ника перестала писать – не потому ли, что к ней предъявлялись уже более высокие требования, нежели к чудо-ребенку, она ответила: «Причина обычная – полная невостребованность». Причин для молчания у писателя не счесть. И продолжительность молчания бывает разной. Но рано или поздно он заговорит, иное дело – станет ли его голос слышней, чем прежде. Не всегда случается так, как писал Николай Ушаков: «Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь». Так случилось и с Никой. И тут я уже соглашаюсь с Васюхиным, писавшим о ней: «…то, что появлялось из-под ее пера, не выдерживало конкуренции: ей уже не делали скидок на возраст, на красивые глаза, на былые фанфары. Ее стихи (как и стихи вообще) оказались не нужны. Поэт в России больше не поэт».
На самом деле поэтические способности Нику не покидали. Просто их уже некому было стимулировать и эксплуатировать, как прежде: у Майи появились другие точки приложения усилий, у Ники – свобода, причем первая за всю жизнь и потому столь пьянящая. Думаю, что она перестала писать после приезда из Америки в конце 1987 года, возможно, даже раньше. Очень точно об этом периоде жизни Ники написал Сергей Миров: «И вдруг стихи прекратились. Они просто высохли, как загаженный родник».
Из Америки Ника не привезла ни одного стихотворения, потому что вернулась оттуда за полтора месяца до рождения Маши, и Майе, которая вместо Ники написала большинство стихов об Италии, явно было не до стихов об Америке, не вдохновившей, кстати, и Карпову. По сути, выступления Ники Турбиной в Америке были ее прощанием со званием публичного поэта, своего рода лебединой песней.
Не знаю, на основании чего Наталья Уварова написала следующее: «Едва Нике исполнилось 13, Евтушенко стал отделяться от нее. Просто перестал приглашать, звонить. Коротко отмахивался от журналистов: “Вдруг писать перестанет, зачем она тогда нужна?”» Евгений Александрович вряд ли мог сказать такие слова, а вот подумать так мог. Не сомневаюсь, что многие читатели после знакомства с предыдущими главами поддержали бы следующую версию в отношении Евтушенко. Якобы он с опозданием прозрел и только после того, как поднял Нику на щит, понял, что это была мистификация, и поскорее отошел в сторону. Но ведь уйти в сторону – не значит освободиться от прошлого. Неужели известный поэт, зная, что еще до появления Ники Майя писала стихи и будучи, возможно, знаком с ними, не признал в ней настоящего автора, когда слушал и читал не по возрасту взрослые строки ребенка?! Трудно поверить в это при всем преклонении перед Евтушенко. В то время ему уже было за 50, имя его не так гремело, как в середине века, нужно было что-то предпринимать, чтобы вернуть былую славу, и тут представился случай блеснуть, но не столько творчеством, сколько предприимчивостью. Сама судьба сделала ему подарок в лице Ники Турбиной, опекая которую можно было выйти из поэтической тени и напомнить миру о себе. Когда же стихотворный родник иссяк, что было связано со вторым браком Майи, которая решила, что дело сделано и больше от Ники взять нечего, она, Майя, замолчала, а все решили, что Ника перестала писать. Все, кроме Евтушенко, который с той же прозорливостью понял, что пора заканчивать с опекунством девочки, тем более что у нее переходный возраст, а у него новая семья. Здесь уместно напомнить догадку самой Ники о возможной причине расставания с ней Евтушенко: «…он, наверное испугался, подумал: “Хватит с ней возиться, а вдруг она больше писать не будет?”» (см. гл. 2, ч. II).
