Из рассказа Людмилы Карповой: «В Москве Луговская знакомит Майю с Эрнстом Неизвестным. Она могла помогать ему в работе, писала картины по его композициям. Думаю, что они были близки. У него она проработала с год. Когда Неизвестный уехал в США, он звонил в Москву Лере Загудаевой и говорил, что хочет на Майе жениться. Позже, когда мы с Никушей были в Америке, нас в гости пригласила переводчица Ники. Среди гостей был и Эрнст Неизвестный. Мы поздоровались, и он сказал: “Майя – дура, что не поехала сюда со мной”».
Ходили слухи, будто Майя до четвертого курса училась в Суриковском училище – ныне это Московский художественный институт им. В. Сурикова. По этому поводу Анна Годик сказала: «Я только знаю, что она была ученицей в мастерской Эрнста Неизвестного». Чтобы закрыть этот вопрос, я в марте 2016 года позвонил в Нью-Йорк великому скульптору. К сожалению, из-за слухового аппарата ему трудно было говорить по мобильному телефону, поэтому через свою супругу, Анну Грэм, Эрнст Неизвестный передал мне, что Майю Никаноркину не помнит, так как слишком давно это было (я назвал 1967–1968 годы), к тому же очень много людей прошло через его мастерскую. «На моих глазах, – сказала Анна, – а я там была с 1988 года, ее не было. В Суриковском училище Неизвестный никогда не преподавал, а закончил Суриковский институт». Не думаю, что Неизвестному неудобно было говорить о Майе в присутствии жены – ведь речь шла о ее обучении, а не об их отношениях. Майя была в его жизни эпизодиком, который преподносила родным и друзьям, возведенным в немыслимую степень. На этом закроем еще один пробел в биографии Майи Никаноркиной.
Мне не раз казалось, что Майю постоянно окружает какое-то облако обмана, которое похоже на игру с окружающими, но по сути, – ее образ жизни. Это подтвердила Лера Загудаева, которая дословно сказала так: «Я к этому обману относилась, как к творчеству, Майка в нем жила. Ей так было легче жить! Я даже не обращала на это внимания, она же тоже творческий человек».
По словам Карповой, Майя не работала, потому что работать не могла физически, и страдала от невозможности принести в семью хоть копейку. Ей якобы предлагали первую группу инвалидности, но она категорически отказалась, чтобы ее не называли инвалидом. Могла бы также и подрабатывать художником в местной газете, но, очевидно, считала это унизительным для себя, рожденной, как она считала, для серьезных полотен, которых мир так и не увидел. Из рассказа Татьяны Барской: «Как отец ни старался Майю привлечь к творчеству, ему это не удавалось. Она делала неплохие рисунки. И вот, чтобы ее чем-то занять, мы с Никаноркиным попросили ее пойти на улицу Надсона
[64] и нарисовать его домик. Она пошла и сделала замечательный рисунок, мы его опубликовали в газете и дали к нему подтекстовку. Так что она могла бы работать в газете».
«Майя врала даже по мелочам, – вспоминает Лушникова. – Привезла однажды ко мне съемочную группу; я их поджидала у себя в комнате, смотрела в окно и видела, когда подъехала машина, как руководитель группы рассчитался с водителем. А Майя, когда они уехали, сказала: “Представляете, Людмила Васильевна, вместо того чтобы мне деньги дать, так я еще вместо них за такси расплатилась”».
Карпова обратила мое внимание на два стихотворения Ники. Вот одно из них:
В шесть сорок
Отбудет поезд.
В шесть сорок
Наступит расплата
За то,
Что забыла вернуться,
Что смех у тебя на лице.
Ты выйдешь на станцию.
Тихо.
Твой поезд ушел на рассвете.
Не надо придумывать фразы,
Чтоб время простило тебя.
Ты просто забыла о дате,
Уходит нескорый поезд.
В шесть сорок
Приедет любимый,
Но это было вчера.
«Так Ника, – пояснила Карпова, – выразила свое отношение к Майе, которая ее обманывала. Могла сказать, что я тогда-то приду, и не приходила, могла что-то пообещать и не выполнить. Таких примеров масса». А чтобы никто не понял, о ком идет речь, Ника назвала это стихотворение «Одной из женщин». И стихотворение «Косу заплети тугую», по словам Карповой, тоже о Майе и о ее психике – так Ника ее воспринимала. Прочитаем эти строки, пронизанные недетским укором и осуждением:
Косу заплети тугую,
Улицей пройди
И услышишь за собою
Гулкие шаги.
Это – время,
Что хотела ты забыть.
Не надейся, этой встрече
Непременно быть.
И ты знаешь,
Расплатиться ты должна
За слова,
Что были сказаны тогда.
Веришь,
Время перепутает пути,
И поэтому
Ты косу не плети.
Несмотря на это, любовь Ники и Майи была взаимной до безумия. Они почти не расставались – только на время уроков в школе. К сожалению, мы никогда не узнаем их совместных секретов, всех радостей и болей, о чем весной 2005 года сказала Майя, словно желая заинтриговать меня и одновременно показать своего рода превосходство в чем-то передо мной.
Интересно, что как бы Майя нежно ни относилась к дочери, Нике всего этого было мало. Об этом – в ее стихотворении «Маме»:
Мне не хватает
Нежности твоей,
Как умирающей
Птице воздуха.
Мне не хватает
Тревожного дрожанья
Губ твоих.
Когда одиноко мне,
Не хватает смешинок
В твоих глазах,
Они плачут,
Смотря на меня.
Почему в этом мире
Такая черная боль?
Наверное, оттого,
Что ты одна.
«Майя без конца торчала в Доме культуры медработников, – рассказывает Барская, – где Карпова заведовала научно-технической библиотекой. Скучающей от безделья Майе здесь было интересно: общество, творческая атмосфера». Речь идет об оперной студии, в хоре которой, по свидетельству Любови Красовской, Майя пела. Это было для меня откровением. Она, оказывается, обладала не только поэтическим, но и музыкальным слухом, что подтвердил Александр Миронов.
Майя пела и допелась. В апреле 1974 года она сообщила Карповой, что беременна, и сказала, от кого, по своему обыкновению, введя мать в заблуждение. Об этом рассказано в главе 8, посвященной отцу Ники. Когда беременность достигла полутора месяцев, Майя выходит замуж за Георгия Торбина, режиссера той самой оперной студии.
Из рассказа Карповой: «Беременность у Майи проходила волшебно, я смотрела на нее с открытым ртом. Она так берегла ребенка, думала, что будет мальчик. Всегда была весела, ее тошнило, но она будто не обращала на это внимания. Рожала в Ялте. До и после Ники она делала аборты. Когда родила, в ней было столько счастья и радости, выражающих восторг жизни».
Из рассказа Леры Загудаевой: «В 1974 году я была в рейсе из Севастополя, и мы стояли в Ялте. Тогда Карпову и Никаноркина я не знала. А Майя лежала в ливадийской больнице, но не сказала, по какому поводу. Она еще тогда не родила – это было начало сентября. Майя, не переставая, читала наизусть стихи Вознесенского. Это для меня не было ново. Майя знала все его стихи. Ника выросла на их ритме, они были для нее как колыбельные песни». Карпова полностью опровергала эти слова: «Ни в коем случае! Это фантазии Леры. Мы не были влюблены в его поэзию, лишь удивлялись отдельным ее местам. К слову, Лера самый близкий человек для нашего дома, для Ники, особенно для Майи. Перед поездкой за границу мы всегда жили у нее».
