По большому счету, – пишет он, – в мышлении нет “нового”. В том или ином виде все – в виде (а) прототипа или (б) элементной базы (словами П.Г. Щедровицкого)
[331]
, – всегда уже есть в мышлении с самого начала. История (в данном случае история искусства) состоит лишь в переакцентировке и выпячивании, усилении того или иного элемента мышления и (или) в связывании элементов. Эти перетоки и смещения выливаются в эволюцию технологий, средств, жанров искусства и вообще всего. Итак, в задаче спрашивается: известны ли аналогичные прототипы (поэтические и околопоэтические задатки в очень раннем возрасте либо попытки их искусственного выращивания в детях)? Оба ответа приемлемы. Если да, то суждение о том, что поэтов-вундеркиндов не бывает, не подтверждается. По словам Евгения Рейна, все великие поэты начали писать рано, в подростковом возрасте. Это связано со взрывным развитием когнитивных
[332]
способностей в совокупности с гормональными и другими изменениями в этом возрасте. Так может быть, граница этого возраста просто подвижна, и мы не знаем пределы её эластичности?
Если же нет, случай Ники тем более интересен, так как уникален в истории вообще. Но, как видно из предыдущего, нельзя верить в “уникальность” в мышлении (вплоть до гениальности), которая исключительно зыбка, временна и сугубо аспектна, зависит от выбранного масштаба оценки. При прочих равных условиях это может быть уникальность только конкретной личности или финального произведения, по-особому (“уникально”) воплотившего нечто более широкое, уже существовавшее в предпосылках или прототипах ранее. Однако во втором варианте (при ответе “нет”) можно считать насильственным “вытягивание” этих задатков-способностей семьей Ники, сильным влиянием ее мамы и бабушки – и из этого заключить, что даже этого единственного (“уникального”) “случая Ники” не существует, а существует лишь случай эксперимента над психикой ребенка. Но это никаким образом не отменяет самого результирующего явления.
Имеется совсем юная Ника, читающая стихи так, как никто в ее возрасте, – это целостная данность; и ни в какой конкретный момент времени у нас в восприятии и даже в инструментах анализа не возникает скальпеля, чтобы разделить этот якобы имевший место эксперимент над психикой (явление, созданное условно “снаружи”) и собственный талант (условно “изнутри”). А не выполнив такой разрез, вообще невозможно давать квалификацию: “поэт” или “не поэт” Ника? – поскольку границы “нутри” не заданы и не могут быть жёстко определены. Нет такой инстанции, которая квалифицировала бы действие как поэтическое или личность как поэта. Мы даже не можем сказать, чтó именно нас поражает: сама Ника или общая конструкция (биография, тандем с мамой и проч.), включающая ее как объект семейного эксперимента.
Итак, мы имеем дело с целостным эффектом, и, даже если он складывается из чего-то, то эти составляющие не дадут нам понимания синтеза. А прецеденты “никоподобных” биографий и явлений могут дать представление о том, что именно акцентировано в “Нике-как-явлении”. Например, может оказаться так, что в лице Ники (целиком, а не в ее “текстовой версии”) поэзия как режим мышления словно бы сняла очередной барьер и показала нам, что она может быть сделана не только из жизненного опыта. И окажется, что это был очередной стереотип. Ведь до этого поэзия и музыка тоже двигались снятием барьеров, вовлекая все более разнородный словесный и жизненный материал, принимая все более разные формы, вбирая в себя стратегии существования поэтов и т. п.
Итак, вопрос о прецедентах. Я их не знаю. В силу той неопределённости, которую обозначил выше, не очень даже ясно, какие прецеденты нужны для сравнения: прецеденты ранней одаренности в словесности – или прецеденты (обобщенно) экспериментов такого рода с участием детей (или: над детьми). Возможно, речь как раз должна идти и о том, и о другом по отдельности, а в Нике “новизна” заключается в скрещивании одного с другим. Но уверен, что “по частям” или в другом виде эти прецеденты где-то должны быть.
Интересные рассуждения, не правда ли? Приводя их, автор не боится противоречить самому себе. Наоборот, близкий к завершению книги, он ставит вопросы, на которые пока не знает ответов и ждет их от будущих исследователей жизни и творчества Ники Турбиной. В первую очередь – от самого Андрея Ханова, который, надеюсь, все же выйдет из тени и выступит под настоящими именем и фамилией.
Глава 14
От поэзии перейдем к прозе, а именно к дневниковым запискам Ники «Чтобы не забыть». Узнал о них я неожиданно, когда мы с Майей и Карповой работали над одноименной книгой. Было это в 2003 году в доме на Садовой. Я был удивлен, когда Карпова, как само собой разумеющееся, передала мне папку с записками, напечатанными на выцветшей желтой бумаге с внесенными от руки исправлениями. Я обрадовался тому, что Ника писала еще и прозу, а также очередному жесту доверия ее родных. С нетерпением дома прочитал эти записки, отредактировал их, хотя это особого труда не составило, ибо оказалось (я об этом узнал через много лет), что до меня эту работу частично выполнили Майя и Александр Павлов. По словам Загудаевой, она в один из приездов в Ялту видела, как Майя и он работали над записками. Когда Лера поинтересовалась, чем они заняты, ей ответили, что кое-что приводят в порядок.
Восторга записки, за редким исключением, у меня не вызвали, равно как и сомнения в том, кто их написал. А то, что принадлежало перу Ники, было для меня свято. Со временем, неоднократно перечитывая их, я, как и в случае со стихами, начал сомневаться в авторстве Ники, тем более что ни одного оригинала дневниковой записки никогда не видел в ее архиве. Интересно и то, что при подготовке книги «Стала рисовать свою судьбу…» мне были переданы дополнительно 87 стихотворений и 116 записок, которые не вошли в книгу «Чтобы не забыть». Получалось по аналогии с Лениным: чем больше времени проходило после его смерти, тем больше появлялось людей, утверждавших, что вместе с ним несли бревно на коммунистическом субботнике. С этого момента и возникли у меня сомнения в подлинности двух последних разделов этих книг.
Оказалось, что сомневался не я один. Процитирую Алену Галич: «Ника дневники никогда не вела и записки не писала. Это все для меня новое, я их абсолютно отвергаю, потому что бывала у Ники, видела ее стол и что на столе – она мне сама все показывала. Мне кажется, что это кто-то под Нику подсочинил. Скорее всего, бабушка, она могла, но не Майя, которая не умела сочинять».
Весьма интересны и важны мнения о записках Ники ее друзей, которые ознакомились с ними лишь в 2015 году. Первая реакция Алеси Мининой: «Это не Ника писала, точно не она. Абсолютно точно!!! А вот мысли ее есть, как в граните аметист. Но также мало, а в основном чье-то очень странное представление о ее внутреннем мире. Но и есть кое-что, что она точно могла бы сказать, причем именно так. Может быть, кто-то слушал и запоминал, что она говорила, и к обрывкам воспоминаний подклеивал собственные представления». Мнение Мининой спустя неделю после первого прочтения записок: «Похоже, начинала их писать Нюра, очень похоже, а под финал точно не она – так все притянуть за уши, это невооруженным глазом видно – граница очень четкая. Если вначале Нюра там прямо сквозит, то потом ее просто нет, есть попытка подделки стиля».
