Одно из двух: либо Миронов не узнал Азарову, либо там была не она, а другая женщина. Во втором случае могу лишь предположить, кто она. Я знаю ее заочно и не раз говорил с ней по телефону. Возможно, она, как собака на сене, сидит на том немногом, что оставалось в Никиной квартире. А когда я позвонил ей и в разговоре сказал, что записки писала не Ника, так как не видел ни одной из них в оригинале, моя собеседница выдала себя, твердым голосом заявив: «Пока вы не увидите оригиналы, нечего говорить. Вы согласны, ведь так?!» Казалось, она убеждена в этом, зная, что оригиналы я не найду, так как они у нее.
Здесь уместно свидетельство Бурыкина: «Шел второй год после смерти Ники, и возникла сложная ситуация. По-моему, от Галич, поскольку мы с ней тогда общались, я слышал, что она забрала у Майи записки Ники, а затем Майя (такая-сякая, она не имеет права) утащила их у нее, и они пропадут. Речь шла, как я понял, не о стихах, а о прозе. И что Майя их все-таки забрала». Это подтверждает и Марина Корец: «Говорят, она (Майя. – А.Р.) забрала из Москвы Никины дневники, ее стихи, записанные на обрывках бумаги». Надеюсь, что после прочтения этой книги те, у кого, быть может, хранятся оригиналы стихотворений и записок, или знают что-либо о их судьбе, откликнутся и опубликуют эти важные свидетельства в пользу Ники, даже (тем более), если они будут расходиться с мнением автора.
Удивительно, но ни в одной записке ни слова о Елене Камбуровой, Евгении Евтушенко, Владимире Дашкевиче, Альберте Лиханове и многих других, прошедших через жизнь Ники Турбиной, а также об Италии, Америке и Швейцарии. Хотя имеются, если можно так сказать, адресные записки, почему-то не опубликованные. В архиве автора таких две. Одна из них посвящена русскому поэту, писателю и переводчику Леонарду Кондрашенко, ушедшему из жизни за месяц до гибели Ники. Вот что в ней написано:
Леонард Кондрашенко всегда у меня в сердце. Он был многоплановым в творческом отношении человеком. Беда его, что он себя подарил идее, которая была в руках невежд, и много времени растратил на дураков. Был добр и предан семье. Ко мне относился радостно. Я была в него влюблена, как в личность.
Вторая, тоже коротенькая, записка – о замечательной пианистке, композиторе и певице Татьяне Смольской, с которой Ника сблизилась в последние годы жизни:
Таня Смольская – единственное сейчас светлое пятно в моей жизни. Она делает мне добро искренне и убеждена, что я талантлива. Собираемся вместе работать. Творчески она мне очень помогает. А я – такая дурная и зацикленная на обидах. Но Тане помогать буду всегда.
Автор располагает и другими, не публиковавшимися записками, в частности такой, скорее всего написанной Никой:
Дела по-прежнему направлены все успокоить и дать дыханье всем, А вы мне поможете услышать звон жизни, увидеть вас в закинутых назад прическах и в глазах печаль по мне. Я сожалею, что унесу с собой давнишнюю мечту быть с вами, писать стихи в клокочущем доме, где буду жить, внимая звукам своих желаний и сострадать тому, кто мне поможет зажигать огни любви.
Не вижу смысла приводить иные материалы, ибо и без них все ясно. Отмечу лишь еще два момента. Первый. Все, что было дополнительно, по сравнению с книгой «Чтобы не забыть», включено в книгу «Стала рисовать свою судьбу…», начинается с записки «Воевать не шла с мудростью века…». Второй момент. На переданных автору страницах с напечатанными записками изредка встречаются сделанные рукой Карповой пометки, своего рода темы, на которые ей нужно написать записки или фразы для использования в них. Например: «Хранить покой в доме», «Непроницаемая тайна», «Душевная отвага», «Обнимать состраданьем». Написал и подумал, что это сказано об авторе, которому действительно понадобилась душевная отвага, чтобы разгадать тайны Ники Турбиной и ее семьи.
Глава 15
Вот и вся история Ники Турбиной. Если не вся, то скорее в нюансах, нежели в основном. Читатели вправе не соглашаться с автором, подвергать сомнениям его рассуждения и выводы, но отрицать, что на многих страницах книги нашли что-то новое или ранее неизвестное, не смогут, даже если захотят. К тому же не надо забывать, что это повествование – первая серьезная попытка охватить всю жизнь Ники, чтобы ее почитатели лучше поняли причины невероятных изломов судьбы своей современницы. В какой мере автору это удалось – не ему судить, а читателям, которых он заверяет, что писал правду и не пользовался правом писателя на вымысел, которое дала ему Людмила Карпова.
А правда была такой, что в очень талантливой семье жизнь толком не сложилась ни у кого. По сути, из семейного квинтета поэтов реализовал себя, и то не полностью, лишь Анатолий Никаноркин. Майя Никаноркина не реализовала себя не только как художница, но и как поэтесса, ибо вместо того чтобы после отказов редакций продолжать работать над собой и проявить настойчивость, она проявила ее по отношению к Нике. Видимо, забыла мудрые слова «Не сотвори себе кумира» и сотворила его, вернее ее – свою дочь, которая в таком качестве пробыла всего четыре (с 1983 по 1987) триумфальных года. А ведь Майя могла бы не только издавать свои поэтические книги, но и сама иллюстрировать их.
Людмила Карпова тоже не реализовала себя, потому что принесла свой талант поэта и прозаика в жертву нуждавшейся семье. Светлана Карпова повторила участь старшей сестры, но по иной причине – она, к сожалению, как и Майя, не работала над собой и прозябала в маленьком провинциальном городке. Наконец Ника, которая была дважды, хотя и в разной степени, одарена – как поэт и актриса, не раскрыла до конца ни одно из своих дарований: первое – из-за родных, чересчур торопивших события, а второе – ставшее следствием первого.
Поэтические способности у Ники пробудились сами по себе, и уснуть им не давали, тормошили их, расталкивали, а растолкав, насиловали и поощряли. Но Господом ей был дан и другой, быть может, единственный дар – артистический, и все ему сопутствующее: рост, внешность, умение выступать, держаться на сцене. Этот дар был органичен для Ники. В нее же с детства вживляли тогда еще чуждый ей поэтический дар, который был органичен для Майи, Карповой и иже с ними. Ника поддалась этому вначале как ребенок, с которым затеяли интересную игру, а потом приняла такое «сотрудничество» с близкими, в первую очередь с мамой, и вошла в роль поэта, потому что иных ролей артистичной девочке не предлагали. Я не случайно употребил выражение «вошла в роль», потому что Ника действительно играла, когда читала стихи, давала интервью, снималась в фильмах. Ей трудно было не поверить, если даже она читала не свое стихотворение или давала заранее подготовленные ответы на вопросы журналистов. Представьте на минуту, что те же стихи, которые сделали ей имя, она читала в манере Иосифа Бродского. Разве были бы такие восторги и овации?!
В пользу преобладания у Ники актерского дарования говорит вся ее жизнь в Москве, где, свободная от принуждений, она все же писала стихи, но они никого и ничем не удивляли, о них знали разве что ее московские друзья и знакомые, к тому же не все. Взрослая Ника как поэт интереса не представляла. Зато актерство – главное, что, на мой взгляд, дал ей Господь, заполняло весь московский период ее жизни, и это подтверждают события, описанные в части II книги. Все, кто знал Нику, считали ее прирожденной актрисой. До последнего дня она хотела играть, вырваться на сцену и на экран. Не потому ли она ревновала Сашу Миронова, видя его в спектаклях, тем больше, чем лучше он играл?! Очень жаль, что Джованни Мастропаоло не внял просьбам Ники отправить ее во Францию или Италию, где бы она вероятней и скорей состоялась как актриса. Пример тому – судьба киноактрисы Динары Друкаровой, игравшей когда-то с Никой в фильме «Это было у моря» и снимающейся в последние годы во французских фильмах.
