Артистический талант мог достаться Нике от отца и в меньшей мере от мамы и бабушки, которые тоже были своего рода актрисами, ибо весьма правдоподобно фантазировали и лгали. Если в семье растет очаровательная девочка, чтó родные в первую очередь должны сделать? Конечно же, отдать ее сначала в драматический кружок, потом в театральную студию и так далее (ВГИК, Университет культуры), то есть развивать заложенные в ней природные способности. Но мама с бабушкой решили использовать дитя, чтобы решить свой самый главный вопрос – обеспечить материальное преуспевание. И не просто решить, а как можно скорее. Понятно, что даже если они и заметили в Нике артистические задатки, то получить отдачу от нее как от актрисы можно было спустя минимум полтора-два десятилетия. К тому же помочь ей взойти на сцену театра родные не могли, зато могли помочь еще в детском возрасте взойти на сцены многолюдных залов, где читали стихи известные поэты. Тем более что для этого была благодатная почва: росший в поэтической среде ребенок, которым, если поднажать, можно удивить мир. И поднажали, благо сами были не дилетантами в поэзии, поставили на Нику, как на скаковую лошадку, и загнали ее. Не об этом ли писала она сама: «Удила закушу, / Пеной брызну. / Всех друзей облюю, / После взвою…».
Трудно себе представить, чтобы родная мать была злым гением собственной дочери. Вспоминаются слова Тараса Бульбы, обращенные к сыну: «Я тебя породил – я тебя и убью…» Впрочем, судя по поступкам Майи, многие сомневались, что она мать Ники. Так, Тамара Векшина сказала мне: «Я все время думаю, была ли она ее мамой». – «Вы не первая это говорите – то же самое я слышал от Никиной подруги (Алеси Мининой. – А.Р.)». – «Если бы Майя была ее мамой, она такого бы не делала. Это даже фашист не может сделать». – «Поэтому Ника боялась родить ребенка, чтобы ему не передались гены матери». – «Она зря боялась, потому что это точно не ее мама». К сожалению, ее – в этом у меня сомнений никогда не было.
Не менее трудно представить себе, что Карпова, видя, чтó Майя творит с Никой, не остановила дочь и, значит, стала ее сообщницей. Они быстро добились желаемого и еще скорей все потеряли, а главное – Нику, судьбой которой расплатились за свои непомерные тщеславие и алчность.
Последняя декада февраля 1983 года. Валентина Иосифовна Николаева, корреспондент «Комсомольской правды», выполнив задание редакции, собирается в дорогу. «Накануне отлета, – рассказывает она, – я села с Майей и сочла нужным обсудить с ней важную, на мой взгляд, вещь. Я спросила, настаивает ли она на публикации стихов и статьи о Нике в “Комсомолке”. Ведь тираж ее тогда был 13 миллионов экземпляров. А это означает – огромной, почти стихийной силы обрушится на них постороннее человечество. “Комсомолка” была тогда суперпопулярна. Выдержит ли семья, а рикошетом и крошечная, с обостренной, а возможно даже и больной психикой, Никуша шквал славы, людского интереса, нового качества жизни? Мне было безумно жаль отдавать теплого, чудесного, беззащитного цыпленка этой самой славе, своим поистине любимым читателям. Отдавать ее здоровье. Я готова была свою командировку в Ялту сделать нулевой, безрезультатной. Но Майя попросила публикацию все же организовать, хотя и призналась: врачи постоянно просят беречь ребенка от всяких влияний, связанных с ее творчеством».
В тот день Майя вынесла приговор Нике, обрекла ее на все, что стряслось с ней потом. Оправдания этому нет и быть не может. Как можно было давать «зеленый свет» столь взрывоопасному материалу, зная рекомендации врачей, запрещавшие любые подобные действия?! Здесь я просто обязан привести слова Дмитрия Быкова, который в своей авторской передаче «Один» на радиостанции «Эхо Москвы» 31 марта 2016 года сказал следующее: «Творчество всегда является компенсацией какого-то неразрешимого внутреннего противоречия и какой-то внутренней травмы… Елизавета Михайловна Пульхритудова
[338], один из самых лучших и любимых мною литературоведов, дружила с Турбиными и рассказывала, какие муки вызывает у Ники Турбиной писание стихов, как это доходит до судорог, как ее мучает бессонница, как она ночью во сне кричит! И она сказала: “Если бы мой сын когда-нибудь так мучился, сочиняя стихи, я бы ему это запретила, потому что это болезненное явление”. Кстати говоря, Ника действительно была очень талантливой девочкой, но в детстве ее непонятно, чего больше – таланта или патологии болезни». В другой раз относительно Ники Дмитрий Львович сказал: «Дар ее нельзя было эксплуатировать, надо было вернуть ребенку ощущение нормы».
Вот какой ценой давались Нике стихи, только если то, что она выкрикивала, было стихами. Неизвестно лишь, было это до или после вмешательства в этот процесс ее родных. Лишний раз убеждаемся, в каком состоянии была психика девочки, которую не щадили те, кто обязаны были ее ограждать от любых факторов, усугубляющих болезнь.
Как тут не вспомнить слова Александра Сергеевича Пушкина, которые он, по преданию, сказал жене вскоре после рождения первенца – дочери Марии: «Вот тебе мой зарок: если когда-нибудь нашей Машке прийдет фантазия хоть один стих написать, первым делом выпори ее хорошенько, чтобы от этой дури и следа не осталось!»?! «Этой дури» в Марии не было, а в Нике была. Но за это не нужно было ее пороть – нужно было лечить психику девочки, не считать ее крики по ночам стихами, даже если они в самом деле их напоминали, не убеждать ребенка в том, что он поэт, когда он им и близко еще не был, зато сохранить ему жизнь.
А разве Евгений Евтушенко в своем предисловии к книге «Черновик» не предвидел будущее Ники, когда писал: «… над многими трагическими интонациями книги стоит задуматься…»; «Может быть, оттого, что мы так заждались новых ярких имен, мы можем обмануться?»; «Станет ли Ника в будущем профессиональным поэтом? Кто знает…»? Или такие строки-предсказания:
Я боюсь за тебя, что ты хрустнешь, ты дрогнешь,
Страшно мне, что вот-вот
раскаленной короны невидимый обруч
твою челку сожжет.
И чуть ли не сам водрузил эту корону на голову Нике, под тяжестью которой она хрустнула и дрогнула. Читаем дальше: «Тебе нечего, если у ног / твоих бездна, / Кроме детства, терять». И она его потеряла, прыгнув в «пропасть поэзии» (из следующей строфы). Если Евгений Александрович на самом деле уже тогда боялся за Нику, значит, понимал, какие вышедшая по его инициативе и с его благословения ее первая книга стихов может иметь последствия для взятой им под опеку девочки. Я имею в виду отнюдь не признание и лавры. Но это еще полбеды. Книга была лишь первым шагом к славе. Понимая, что останавливаться нельзя и что век сенсации недолог, Евтушенко переставляет Нику еще на одну ступень выше – добивается у М. Горбачева разрешения на выезд ее в Италию в мае 1985 года для участия в поэтическом фестивале, предварительно позаботившись о приглашении Ники туда.
Последующий триумф Ники случайным не был. Как оказалось, предприимчивый Евтушенко к тому времени уже давно вел подготовительную работу в Италии: начиная с декабря 1984 года, влиятельные римские, миланские и другие газеты регулярно публиковали большие статьи о Нике Турбиной, подборки ее стихов, переведенных на итальянский язык, а также фотографии юной поэтессы. Естественно, там же, в набранных огромными буквами заголовках, неизменно упоминалась фамилия Евтушенко как куратора Турбиной и его высказывания о ней; ну и, конечно, портреты поэта, который в Италии был хорошо известен.
