Евтушенко просчитал все наперед: шумная реклама чудо-девочке в итальянской прессе в сочетании с его известностью и авторитетом вызвали небывалый интерес к Нике и подготовили почву для получения престижной поэтической награды, которую связывали также с именем ее куратора. О нем снова заговорили на родине.
Почти двадцать лет Евтушенко публично не произнес о Нике Турбиной ни слова. Последний раз это было в 1997 году в интервью «Московскому комсомольцу» после первого полета Ники с пятого этажа. И вдруг на посвященной ему телепередаче «Сегодня вечером», шедшей в прямом эфире 3 сентября 2016 года по Первому каналу, как гром среди ясного неба, прозвучало имя Ники Турбиной. Оператор тут же показал поэта крупным планом: губы поджаты, лицо и весь он напряжены, точно ждал подвоха. Но подвоха не было: ведущий Андрей Малахов подыграл Евтушенко, сказав: «Может, Евгению Александровичу неловко вспоминать, но семья Ники вымогала у него деньги, желая больше заработать». Сразу же некто седобородый выпалил похожее на заготовку: «Вы знаете, Евгений Александрович настолько многим помогал и участвовал в жизни очень многих поэтов, что некоторые начинают это воспринимать, как бесплатное приложение, донорство».
Расслабившись после этих слов, Евтушенко сказал: «Если говорить о том, сделал ли я ошибку, что помогал Нике, то так не считаю», – и перешел на рассказ о себе, о том, что он тоже с четырех лет начал писать стихи, прочел два из них, а потом, вспомнив, что речь шла о Нике, произнес такой монолог: «Не хочу огульно обвинять ее родителей, но вспоминаю, что когда мы ездили, например, в Италию, где нас прекрасно принимали, Ника тогда не пила совершенно, а ее бабушка все время по ночам пропадала – ходила играть в казино. Ну, это, конечно, ее дело, но все-таки нужно было за Никой больше присматривать. А потом, когда она дала интервью “Учительской газете”, в котором сказала, что я ее предал… Не понимаю, чем я предал? Понимаете, я предупреждал ее – как раз вот это было отсутствием предательства. Я разговаривал с ее родственниками и говорил, что нельзя так выкачивать из нее что-то… Но потом она уже неостановима была, вышла замуж за какого-то швейцарского врача, он был очень уже в возрасте – ну, не мне об этом говорить. Но когда начались наркотики и так далее, я не знаю, как это… Что я мог делать?»
Евгений Александрович тысячу раз прав в отношении родных Ники, оставлявших ее без внимания и выкачивавших из нее «что-то» (читай: «деньги»). А вот «швейцарский врач», алкоголь и наркотики появились в жизни Турбиной уже после того, как Евтушенко навсегда расстался с ней, о чем рассказано в части II книги.
Очень жалею, что как биограф Ники Турбиной не был приглашен на программу Малахова, где получил бы возможность задать Евтушенко мучающий меня один-единственный вопрос, о котором обещал сказать читателям в главе 2 части II книги: «Евгений Александрович, вы хоть раз усомнились в том, что автором стихов была Ника?» Ответа я не получил, так как от разговора по телефону Евтушенко ушел, едва начав его, – очевидно, знал из моих писем, чтó меня интересует. И, к сожалению, уже никогда не получу, ибо он ушел из этого мира. Но я не хочу расстаться с Евтушенко в этой книге, не сказав добрых слов в память о нем. Поэтому привожу стихотворение, написанное 11 апреля 2017 года в день, когда хоронили поэта.
На смерть поэта
Я помню, как в минуту откровений
На выдохе, с наклоном головы,
Произнесли Вы тихо: «Я не гений…»
Я промолчал. Теперь молчите Вы.
И как свидетель Вашего признанья,
Игры в котором не было следа,
Казню себя поныне от сознанья,
Что возразить Вам не посмел тогда.
Теперь для Вас уже не важно это —
Вы в сон ушли высокий, видит Бог.
Быть может, жизни выполнена смета,
И увеличить он ее не смог.
Но дело, вероятно, здесь не в смете.
Вам не узнать, хоть это не впервой,
Что ненавидят Вас и после смерти,
А это означает – Вы живой.
У нас ведь смело тех клянут и лупят,
Кто немы и становятся травой.
Однако Вас и после смерти любят,
А это означает – Вы живой.
В переселенье душ не верю слепо.
В отличие, уверен, от иных,
Душа поэта не уходит в небо,
А делится и селится в живых.
Поэтому ни ангелы, ни черти
Вас не дождутся в будущие дни.
Бессмертие рождается от смерти —
Для Вас уже тождественны они.
Сегодня флаг поэзии приспущен,
Не только русской, но и мировой.
И если там Вам удивится Пушкин,
То Пастернак кивнёт – мол, это свой.
После триумфа в Италии сомневаться в авторстве Ники вроде бы не приходилось, хотя полное отсутствие критических материалов о ее творчестве говорило о противоположном – литературная элита столицы отторгала Нику как инородное тело, но не из зависти к ее раннему дарованию, а из-за неверия в него. Подтверждает сказанное письмо человека с очень известной в литературном мире фамилией, которую по ряду соображений я не вправе называть. Привожу выдержки из этого письма:
То, что можно прочитать в Интернете (из стихов Ники. – А.Р.), к поэзии не имеет никакого отношения. Нет, собственно, предмета для обсуждения. Есть фальсификация, чудовищный розыгрыш, который устроила мать этой несчастной девочки и последующая спекуляция на этом Евтушенко. Это ведь он с подачи ее мамаши вывел юную Нику в “литературный свет”, а когда убедился, что она… не годится для роли “великой поэтессы”, вышвырнул ее обратно к маменьке. Результат – преданная родной матерью и использованная Евтушенко, покончившая с собой молодая женщина. У нее НЕ БЫЛО никакого подлинного дарования, а ей внушили, что есть. А учитывая, что ее мамаша заставляла ее девятилетнюю пить, и отнюдь не молоко, то… самостоятельно, надломленная с детства, Ника ничего понять сама про себя не могла.
Письмо это пришло, когда работа над рукописью была завершена. Отмечу, что оно намного длиннее, написано от начала до конца в крайне резком тоне, категорично и содержит ряд моментов, согласиться с которыми не могу, равно как и предать их огласке, ибо (каюсь!) не получил согласия его автора (тысяча извинений!) на включение даже приведенных выше строк в мою книгу. Он соглашался на это при одном условии – после прочтения книги, чего я до выхода ее в свет не мог позволить никому. Прощает меня лишь совпадение наших взглядов по основным вопросам, на которые пытался ответить сам. Мне даже показалось, что автор письма вместо меня написал аннотацию этой книги. Еще раз посыпаю перед ним голову пеплом.
Вопрос об авторстве Ники стоял с 6 марта 1983 года, когда в «Комсомолке» появилось первая ее публикация. Пройти мимо него в книге автор не мог, тем более что располагал богатым архивом с оригиналами стихотворений всех поэтов Никиной семьи. Они-то и стали пищей для размышлений и выводов, сделанных выше. Ими, этими выводами, автор нисколько не унизил Нику – наоборот, показал, что при ином отношении к ней, создании для нее иных условий она, быть может, со временем сама, без нажима и ханжества, став взрослой, писала бы такие стихи, которыми восторгались не менее, чем детскими ее стихами, а главное – и по сей день была бы с нами.
