Кстати, об обществе – еще одном, но уже коллективном злом гении Ники. Это пострашнее Майи во столько раз, сколько людей, гладя ребенка по головке одной рукой, второй получали деньги за ее выступления, съемки, фотосессии, интервью. Кто только не паразитировал на Нике Турбиной при ее жизни и после нее?! О тех, кто при жизни, уже рассказано, остался не упомянутым лишь Паразит с заглавной литеры – Советский Союз, для которого в то время дети, и в том числе Ника, выступали в роли «голубков мира», с помощью которых формировался его миролюбивый образ. Не случайно Турбина оказалась в Америке буквально за две недели до состоявшейся в Вашингтоне встречи в верхах Михаила Горбачева и Рональда Рейгана. О Нике трубила американская пресса, но стоило ей выполнить свою миссию и вернуться домой, как о ней забыли, она стала не нужной стране, которую прославляла.
Как тут не вспомнить сказанные сквозь слезы слова бескорыстного летописца и первооткрывателя поэта Ники Турбиной фотохудожника Николая Орлова: «Ника приезжала сюда (в Ялту. – А.Р.) за год до гибели. Иду по двору, а она у дерева стоит, курит, худенькая, бледная, в глазах печаль. “Ты надолго?” – спрашиваю. А она усмехается: “Кому я здесь нужна?”»
Когда я рассказал Евгении Филатовой о сотворчестве в семье Ники, она задала интересный вопрос: «То есть это был коллективный Шекспир?» – и пояснила: «Я так спрашиваю, потому что Ника не похожа на человека, который вошел в сговор и хранит тайну». У меня в памяти всплыли слова Елены Камбуровой: «Сам процесс, когда Ника писала, по сути, никто не видел. Но в том, что она писала, сомнения нет. Мне кажется, она была таким открытым человеком, что потом наступил бы момент, когда она сама сказала бы об этом правду. Жаль, что у Ники не хватило мужества после первого падения написать о себе книгу». Удивительная мысль! Может, и впрямь, проживи Ника дольше, так случилось бы. Но вряд ли, и здесь я уже сошлюсь на слова Алеси Мининой: «Ты будешь писать, что тебе не верится, что писала Ника. Что было на самом деле, – никто не знает. Даже если это писала бабушка, Ника ни за что на свете ее не сдала бы. И не выдала бы никого из родных». Еще один штрих к портрету Ники. А ведь ее принесли в жертву играм взрослых, попросту говоря, использовали. Ладно бы чужие люди, а тут родные. Ладно бы взрослого человека, а тут ребенка. Ладно бы надломили, а тут поломали. Ладно бы игрушку, а тут человека. Ладно бы бездарного, а тут талантливого.
«Помню утро отлета, – вспоминает Валентина Николаева, – когда я заехала попрощаться с моими героями. Ника волновалась, вытирала слезы и металась: ей хотелось подарить мне что-то на память. Она подарила стихотворение “Мы говорим с тобой на разных языках…”, написанное с ошибками ее рукой на тетрадном клочке бумаги, местную газету с ее первой публикацией с автографом и узенький, как из толстой проволочки, рифленый браслетик на руку. Уезжала я, конечно, с развороченным болью сердцем…
После отъезда я пару раз звонила моим ялтинцам, а потом стало очевидно: их закрутила новая жизнь, более видные личности и фигуры появились в их хлопотах. Я была мавром, который сделал свое дело. К теме Ники я больше никогда не возвращалась. Да и отдел литературы “Комсомолки”, по-моему, не отслеживал особо путь Ники. Однажды увидела интервью с ней по центральному ТВ после венецианского, кажется, успеха. Она уже была подросток или даже настоящая девушка. Сердце сжалось, и показалось: ничего в ней от Никушки моей любимой не осталось. Это был совсем новый человек, слепленный новым временем, своего рода ширпотреб».
Приведу слова из письма Людмилы Баркиной
Стихи ее меня никогда не впечатляли. Понятно, когда маленький ребенок, к тому же больной, кричит и шепчет об этой боли, пусть коряво и нескладно, это может, наверное, задеть за живое. Не знаю, меня это не трогает. Я люблю и ценю в литературе мастерство и профессионализм. И потом – мне обидно за Свету. Вот уж кто Поэт в этой семье! А она была отодвинута на задворки, в служанки и горничные. Несправедливо! Поэтому мне Нику трудно считать талантливым поэтом. Самородком своеобычным человеком, несчастным-пренесчастным ребенком – ДА! Но не более того.
Влад Васюхин, который видел и слышал Нику, когда ей было лет 16, и очень хотел с ней познакомиться, но не познакомился, потому что, по его словам, «это была уже другая Ника», несмотря на это, написал о ней лучше и точнее многих своих собратьев по перу, которые общались с ней, брали интервью и писали Бог весть что. Естественно, меня интересовало, верил ли Васюхин в то, что Ника писала стихи. «Дело в том, – сказал он, – что, когда человек живет в творческой семье, он невольно в этом “варится”. И я вполне допускаю, что она писала, потому что столь долго плести такую мистификацию или, что то же, так долго врать, было бы очень сложно. Ведь существование в семье – это цена самообмена: кто-то строчку бросил, кто-то фразу. Но по большому счету это уже не важно.
Я не считаю, что тут какая-то большая поэзия. Это все равно не те стихи, которые все время в обиходе. Да, это интересно как биография, судьба вундеркинда, история очень талантливого ребенка. С точки же литературной ценности – все поэты об этом говорили, и тот же Евтушенко, что когда Ника выросла, ее стихи стали самыми обычными. Никакой особой гениальности здесь я не вижу. Поэтому в данном случае совершенно не важно, кто эти стихи писал. Вот сама драма, судьба человека – да, интересна».
Сознáюсь: я и взялся-то писать эту книгу, большей частью чтобы показать жизнь семьи Никаноркиных-Карповых-Торбиных, даже безотносительно того, писала Ника или нет. Трагические судьбы шести талантливых людей. Вопрос об авторстве Ники возник лишь в процессе работы над книгой – к нему подвели многие ставшие впервые известными материалы и факты.
Считаю так: писала Ника или не Ника – не имеет значения, потому что именно ее имя вошло в русскую поэзию ХХ века. И не это главное: по мне лучше хороший человек и дрянной поэт, чем наоборот. Согласитесь: иногда приятней читать книгу талантливого автора, но лично его не знать. К Нике это не относится. Предположим, писала не она. От этого что, Ника станет хуже или у нас изменится отношение к ней как личности? Конечно, нет. А вот если писала она и в ее творчество были привнесены чужие произведения, которые, как ее убеждали, тоже написаны ею, во что она верила, то здесь уже чистой воды лицемерие, да еще какое. Ему-то и учили Нику, не подозревающую, что ее калечат духовно. Психика ребенка подвластна родным. Вспомните слова Карповой о том, что стоило Нику раскусить, как она становилась податливой, словно медуза, чем бабушка с мамой пользовались. И хотя Ника все прекрасно понимала, она ушла, никому не поведав тайну своего детства.
Я уже собирался поставить точку в романе, как получил такое письмо от приятельницы Никиной семьи:
Господи! Александр Григорьевич! Как приятно читать Ваши письма! Я не думала, что Вы так хорошо знаете эту поганую семейку. Тогда будет правда в Вашем романе! Страшные они были люди. Погубили всех и погубили себя, вокруг сеяли смерть и раздоры, душили все светлое и доброе. А как они рычали на Алену Галич! А ведь эта женщина была светом в окне для бедной Ники. И ведь даже в фамилии этой девочки они нагрешили. Она по отцу была Торбина, а никакая не Турбина. Спекулировали на ее беде – талант Ники, благодаря их неуемной жажде славы, денег и великосветских развлечений, стал для нее бедой и проклятием… Ну, ничего, в итоге все ушли в мир иной и перестали отравлять этот мир. Дай им Бог в другом мире обрести хоть немного доброты и успокоения.
