Назвать девочку Никой предложила близкая подруга ее бабушки Нина Васильевна Тархова, врач-микробиолог Научно-исследовательского института курортологии имени М.И. Сеченова. Это имя сразу же понравилось близким новорожденной. А я, честно говоря, думал, что его выбрали, взяв первые четыре буквы фамилии дедушки – Никаноркин.
С рождения Ника была Торбиной. Впоследствии она стала Турбиной, для чего Майя поменяла в фамилии дочери одну букву: «Пусть это будет псевдоним Ники», – сказала она, словно предугадав, что дочь станет поэтом. Подробнее об этом рассказано дальше.
После родов оказалось, что у Ники дисплазия тазобедренных суставов
[1], и она с двух месяцев почти до года пролежала в гипсе с разведенными ножками, которые были зафиксированы распорками. О том, что это случится, Майе дважды снилось – сначала в роддоме, потом через неделю после возвращения домой. Когда пришло время снимать распорки, Майя очень боялась, что Ника будет хромать, переживала, плакала и, чтобы этого не видеть, уехала в Симферополь к своей знакомой. Доктор снял Никушино «обмундирование» и сказал: «У нее все отлично, она сможет прыгать с парашютом». Ника встала на ножки. Бабушка надела на нее колготки, бумазейное платьице в клубничках, завязала бант, и в таком виде, нарядной, Ника встретила счастливую маму.
Ника жила с мамой, бабушкой и дедушкой на улице Садовой, 28, на последнем, четвертом этаже в стандартной трехкомнатной квартире № 12, с одной отдельной комнатой и двумя смежными
[2]. От входной двери шел узкий коридор, с левой стороны которого располагались полки, заставленные и заваленные книгами и журналами. Справа – отдельная комната, в которой жил дедушка Ники, Анатолий Игнатьевич Никаноркин. Коридор вел в гостиную с разноцветными стенами: напротив входа была красная стена, в начале которой высился массивный темно-коричневый старинный буфет. Далее располагалось прямоугольное зеркало, справа от него висела соломенная шляпа Ники. Над зеркалом, будто парили, пять иконок – три Николая Угодника и две Матери Божьей. Правее зеркала стояла огромная тахта, над которой висели картины, в том числе подлинники К. Богаевского и М. Волошина.
Напротив красной стены – синяя, возле которой стояли диван и круглый столик, над ними тоже висели картины. В третьей стене, частично красной, частично синей, было окно с цветами на подоконнике. В окне – горы, кипарисы, у окна – телевизор. Наконец, четвертая стена с дверью, ведущей в комнату Ники, по словам ее бабушки, была то черного, то желтого цвета. Возле нее рядом с дверью стояло кресло, над которым висела большая картина: ваза с букетом сирени.
Идея сделать стены разноцветными принадлежала Карповой. А вот комната Ники была одного цвета – зеленого, потому что у них оказалось много краски именно этого цвета. Вот что представляла собой эта комната. Вдоль всей левой стены шла не очень высокая полированная «стенка», на которой стояло множество керамических и металлических кувшинов, найденных при археологических раскопках. Два из них в разные годы были подарены мне. Чуть ниже, вдоль всей «стенки», шла ниша, уставленная книгами. Это была часть домашней библиотеки, другая находилась в комнате дедушки. По правую руку от входа в комнату Никуши стояло пианино, а далее, вдоль стены, располагались ее письменный стол, торшер вместо настольной лампы, кровать и платяной шкаф. Между пианино и письменным столом стоял стул, который можно было использовать как для музыкальных, так и для школьных занятий. Ну и, конечно, окно в торце комнаты, в которое Ника смотрела чаще и дольше, чем в школьные учебники. Это было не просто окно, а видимый только Никой выход к иным мирам. К этому вопросу мы еще не раз вернемся.
Близкий друг Ники Альберт Бурыкин
[3] рассказал, что, по словам Майи, Ника была странным ребенком: очень рано, в год с чем-то, начала говорить, но как ребенок, потом, где-то в полтора года, замолчала и не говорила до трех лет. Родные думали, что у них растет тупица, но Ника снова заговорила и сразу как взрослая. По свидетельству Карповой
[4], Никуша в два с половиной года спросила: «Можно мне сказать слово “жопа”?» – «Конечно, можно, деточка». И она бегала из комнаты в комнату и кричала это слово. Ей нравилось его звучание.
В три года Никуша вместе с Майей поехала в Майкоп к Светлане
[5]. Оттуда Майя позвонила и сказала, что Ника шепчет какие-то очень страшные слова, которые оказались первым ее стихотворением «Алая луна»:
Алая луна,
Алая луна.
Загляни ко мне
В темное окно.
Алая луна,
В комнате черно.
Черная стена,
Черные дома.
Черные углы.
Черная сама.
Совершенно иначе рассказывает об этом Анна Евгеньевна Годик, одноклассница и близкая подруга Майи: «Начало творчества Ники для меня было с того момента, когда мы с Майей и Людмилой Владимировной ночью сидели в кухне на Садовой, открыли бутылку массандровского портвейна, и вдруг вышла проснувшаяся Ника (ей тогда было три года) и сказала: “Я написала стих”. И прочитала стихотворение, которое сейчас почему-то датируется совсем другим годом
[6]. А стихотворение это было “Алая луна” – первое, что я от нее лично услышала».
Вот как сама Ника в девять лет объясняла свой творческий процесс: «Я начала сочинять стихи вслух, когда мне было три года… Била руками по клавишам рояля и сочиняла… Так много слов внутри, что даже теряешься от них…»
[7] Дополню эти слова замечательным стихотворением Никуши:
Я играю на рояле.
Пальцы эхом пробежали,
Им от музыки тревожно,
Больно и светло.
Я играю на рояле,
Слов не знаю,
Нот не знаю,
Только странно
Мне от звука,
Что наполнил дом.
Он распахивает окна,
В вихре закружил деревья.
Перепутал
Утро с ночью
Этот тайный звук.
Я играю на рояле,
Пальцы тихо замирают.
Это музыка вселенной —
Тесен ей мой дом.
В статье «Дни Турбиной» Алексей Косульников приводит воспоминания 20-летней Ники о первых своих поэтических шагах: «Стихи приходили ко мне почти во сне, на грани, которую я сама не всегда могла уловить. Первое стихотворение, ставшее впоследствии столь знаменитым, я продиктовала маме часа в три ночи. Точнее, не продиктовала, а просто начала что-то лепетать с закрытыми глазами. Мама же – человек творческий – быстро сориентировалась и, схватив карандаш, записала. Утром на кухне это было прочитано вслух и громко. Все улыбнулись. Стихи, сказали. Надо же. А мне-то приснилось, как мы с родителями отдыхаем на море – здесь, неподалеку, – и я вижу огромную луну над темным горизонтом. И я об этом кому-то рассказываю. Потом, когда мне стали часто приходить в голову строки, я считала, что это она, луна, мне подсказывает…»
[8]
