Из рассказа Карповой: «Евтушенко не мог Нику не поразить. Но не стихами, потому что стихи его как таковые ее не интересовали. Вот как она читала стихи поэтов: берет книгу, другой рукой ее перелистывает, остановится, буквально три минуты смотрит в книгу и кладет ее. Причем, посмотрев мгновенно книгу, давала четкую характеристику поэту, не унижая его ни в коем случае. Когда она это скажет, ты удивляешься: “Как я мог раньше об этом не подумать?” То есть она ставила на место своим пониманием видение для меня – я о себе говорю. А что касается Евгения Александровича, там были другие отношения. Это какая-то тайна космоса, как сейчас модно говорить».
В подавляющем большинстве статей о Нике утверждается, что она называла Евтушенко «дядей Женей». Карпова, когда я спросил ее об этом, возмутилась и сказала, что только Евгением Александровичем, – так же, как в ее пьесе «Ника». Вместе с тем, по словам Константина Постникова и Сергея Мирова, с которыми ближе читатели познакомятся в части II книги, Ника при них говорила соответственно «дядя Женя Евтушенко» и «дядя Женя». В частности, Миров свидетельствует, что «Евгений Александрович» он не слышал от нее ни разу. Правда, это было в 1998 году. Евгения Филатова, знавшая близко Нику в 1989–1991 годы, утверждает что «дядей Женей» она могла назвать Евтушенко за глаза, а так только Евгением Александровичем. В свою очередь Анна Годик утверждает, что в семье Ники слова «дядя» и «тетя» вообще не употребляли.
С Евгением Евтушенко читатели встретятся на многих страницах книги, поэтому на время прервем рассуждения о нем и его роли в жизни Никуши, и предоставим слово ей. В интервью на радио в конце 1986 года Ника сказала: «…каждый человек, независимо от возраста, должен иметь друга. Когда я стала на свой творческий путь, только-только стала, на моем пути встретились два удивительных, прекраснейших человека. Это Евгений Александрович Евтушенко и Юлиан Семенович Семенов. Самое главное, что они поверили в меня, поверили, что я могу стать человеком, могу подарить людям правду… Я очень благодарна этим людям. Если бы не было их, я сейчас не разговаривала с вами. Не смогла бы им подарить, то что смогла хоть немножко, но подарила».
Так же, как Юлиану Семенову, Ника в 1983 году посвятила стихотворение и Евгению Евтушенко, которое приведено в последней главе этой части книги.
Глава 10
«Колдуй, колдунья-бабушка…»
Со своей родословной начала рассказ Карпова, когда я приехал к ней весной 2013 года: «Моя бабушка, Александра Николаевна Журавская, жила на Кавказе, под Баку, место называлось Кусары. У нее было пять детей – два сына и три дочери, одна из них, Александра Дмитриевна, – моя мама. Дед мой был урядником, но в революцию помогал большевикам.
У бабушки был двухэтажный дом, большой двор и свое хозяйство. Я ее часто спрашивала: “А ты мне оставишь швейную машинку?” Хотела умереть раньше бабушки – так ее любила. В большом бабушкином саду играл оркестр и были танцы. К ней на посиделки приходили молодые соседки и били одна у другой вшей. Бабушка никогда не носила трусов, в туалет брала кувшин с водой и подмывалась. Говорила мне: “У женщины всегда чистыми должны быть задница и рот”.
Мои родители встретились в Кусарах. Папа, Владимир Федорович Карпов, которому тогда было 22 года, наезжал туда для создания пионерской и комсомольской организаций, а мама, Александра Дмитриевна Журавская, в то время (1925 год) была 15-летней пионеркой. В Кусарах стоял военный полк, и у нее было много кавалеров, но она влюбилась в папу, сказала бабушке: “Я выйду только за Володю”, – и поехала к нему в Саратовскую область. Там она забеременела мной, и они сразу поженились. Не помню дальнейших переездов родителей, знаю только, что я родилась 3 сентября 1928 года в селе Журихино Кинешемского района Ивановской области.
Девять классов я закончила в Тбилиси. Это были лучшие годы моей жизни. Там я полюбила книги. Училась хорошо, наверно, зубрила так же, как Никуша, и сейчас ничего не помню. Папа очень следил за моим развитием. Я интересовалась музыкой, он мне покупал на год абонемент в оперный театр имени Палиашвили. Книги и музыка были моими главными воспитателями, естественно, кроме близких.
В Ялту мы переехали в 1946-м или 1947 году. Вначале папа для мамы и меня приобрел туда путевки. Оттуда мама написала ему: “Володя, переезжаем только сюда, это райское место”. В Ялте я поступила на курсы рентгенотехников и ходила в вечернюю школу, чтобы поступать в институт. Два года проработала в городской больнице. После окончания вечерней школы решила изучать английский язык. Познакомилась с Руфью Фридриховной Бортер, женой дипломата, приехавшей из Америки. Благодаря ей я в 1952 году поступила в Симферопольский педагогический институт на заочное отделение, потому что к тому времени у меня была Майечка.
Какой-то период я сидела с Майкой дома, в ясли и садик ее не отдавала. А потом она жила с моими родными, за ней смотрели бабушка и прабабушка. Благодаря этому я могла не только учиться, но и работать. С 1958-го по 1971 год я работала в институте имени Сеченова заведующей научно-медицинской библиотекой. Директор института Борис Васильевич Багоцкий был известен тем, что вместо слова “лаборатория” говорил “лаболатория”. На одном из заседаний ученого совета, когда он в очередной раз так сказал, я написала ему записку, в которой указала, как правильно пишется и произносится это слово, и подписалась.
Багоцкий меня возненавидел, решил сгноить и начал подслушивать мои телефонные разговоры. Вскоре возникла ситуация, которая подрывала мой авторитет, и мне собирались вынести партийное взыскание. А это для меня, человека искренне верившего в партию, было смерти подобно. В конце концов мне пришлось уволиться. К тому времени я заочно закончила факультет научной информации Московского института культуры, в котором, по иронии судьбы, спустя 27 лет училась Никуша.
Я устроилась на работу в библиотеку Дома Спендиарова, в которой проработала с 1971-го по 1975 год. Спустя некоторое время перешла на работу в гостиницу “Ялта”, которая тогда гремела на всю страну. В ней останавливались на отдых только богатые люди. Попасть в нее было невероятно сложно и престижно. Сначала я работала переводчиком, а потом, с 1978 года, заведующей бюро обслуживания, где пригодился мой английский, так как среди клиентов гостиницы было немало иностранцев. Но главное – мое знакомство с Юлианом Семеновым, положившее начало вхождению Ники в большую поэзию».
Трудно себе представить, сколько сигарет, как правило дешевых и крепких, выкуривала ежедневно Карпова. Ни до, ни после я не встречал женщин, которые бы столько курили. Каждый раз, когда я сообщал ей о своем приезде и спрашивал, что привезти, она в первую очередь просила сигареты. Карпова, сколько я ее знал, материлась. В упомянутом ранее интервью Михаилу Назаренко Ника сказала: «Моя бабушка (а она интеллектуал законченный, “осколок интеллигенции”)… может ругаться матом, как извозчик, но слово “мужик” или “баба” ни за что не скажет. Ей тогда лучше не жить…»
Поскольку в этой книге я использовал воспоминания Карповой то, в них изложена вся ее дальнейшая жизнь. В каждой главе, прямо или косвенно, она присутствует.
