Но самое страшное я услышал от Людмилы Васильевны Лушниковой потом: «Бабушка умерла 10 августа. Я ей звонила вечером накануне. Она мне сказала: “Не могу говорить, мне очень плохо”. Маша должна была приехать 10-го числа. Она и приехала 10-го, но к бабушке пришла 11-го. Они же снимали здесь жилье». – «Вы не ошиблись в дате?» – в ужасе спросил я. «Нет. Машка точно приехала 10-го. У нее и билет был на этот день. А я когда стала звонить 10-го августа Людмиле, шли частые гудки. Я поняла, что висит трубка, а потом позвонила после обеда, гудки были нормальные, но никто не подходил к телефону (по времени все в точности совпадает с моей версией о смерти Карповой во время нашего разговора. – А.Р.). Стала думать – где мне искать Машку? На Садовой живет одна наша учительница, которая общалась с Людмилой, и я позвонила ей. Она говорит: “Они в этот день приехали, устали и звонить бабушке не стали, а позвонили только на следующий день. В общем, когда Маша туда пришла, то никого, конечно, не увидела».
Один Бог знал, как ждала Карпова внучку и хотела увидеть правнука. Только об этом она и говорила в последние дни жизни. Во всяком случае, о приезде Маши я знал в тот же день, что и Карпова, которая поделилась со мной радостной новостью. 10 августа – эта дата врезалось мне в память. Поэтому, понимая, что Карпова уходит, я быстро спросил: «А Машенька приехала?» Оказалось, приехала, но ответ на свой вопрос я услышал, к сожалению, не от Людмилы Владимировны, а от Людмилы Васильевны.
Господь знал, как долго и тесно мы с Карповой были связаны, и, верно, потому прервал ее жизнь именно во время нашего телефонного разговора. А еще я не считал совпадением то, что Карпова умерла почти в тот день, когда я закончил первую часть этой книги.
3 сентября 2014 года. День 86-летия Карповой. Мы с Мариной отправились на поиски ее могилы. В памяти постоянно всплывали слова Барской о том, что до могилы Карповой можно не дойти. Мы дошли. На могиле лежали два небольших веночка от внучки и горисполкома Ялты. Мы возложили цветы у основания креста с табличкой, и там же родилось последнее мое посвящение Карповой:
Вдали от суеты,
Печальный от разлуки,
Впервые Вам цветы
Не мог отдать я в руки.
Впервые Вы меня
Не поблагодарили,
Молчание храня
В заброшенной могиле.
В душе моей протест.
Не передать словами,
Какой несли Вы крест,
А нынче он над Вами.
Как Ваши я любил
Рассказы и советы.
Простите, что забыл
Сегодня сигареты.
Не знаю и сейчас,
Кто больше в жизни чуда
Мне подарил из вас —
Никуша или Люда.
Через год мы уже возлагали цветы к памятнику из черного гранита, который установила Маша на могиле бабушки. Хочу закончить эту главу не на печальной ноте, и потому воспроизвожу свой разговор с Карповой, состоявшийся почти за два месяца до ее смерти.
15 июня 2014 года. «Кого из ваших близких вы чаще вспоминаете?» – «Кажется, всех буквально. Вспоминаю не только хорошее, но и плохое, которое вызывает во мне раздражение. Майку – с болью и состраданием, часто на нее злюсь. Нику – со страшной болью. Не то, что вспоминаю, а думаю о ней постоянно. Она вызывает во мне гнев к себе за недопонимание многих моментов. Ее нельзя было критиковать, а принимать таким явлением, каким она родилась. От своего эгоизма я перепрыгивала через ее страдания, неправильно к ней относилась. Майка ближе была, у нее к Нике был необыкновенный подход, она находила нужные слова, которые успокаивали. Мне же надо было Никушу и поругать, и пофилософствовать с ней. Я ее сама боялась. Как не бояться, когда столько необъяснимого в ее поэзии и прозе?!
Как я могла позволить кому-то ее осуждать? Эти газеты на меня ужасно действовали. Я понимала, что статьи в них писали идиоты, но страдала от каждой публикации, чего не надо было делать. Никто, даже Камбурова, Нику не понимала и не принимала года два-три такой, какой она была, не верила, что Ника крещеная и, чтобы убедится в этом, ездила в церковь, где ее крестили. Никто Нику не принимал с восторгом и достоинством. Она должна была каждый день доказывать свою необыкновенность. Никаноркина вспоминаю как предателя – потому что он гонорар за книгу потратил не на семью, а на облигации, да и мой рассказ в своей книге выдал за свой, заплатив мне за него копейки. Закрывал дверь в свою комнату – чего-то боялся. У него было неверное отношение к нам. Машку он ненавидел, не принимал ее, считал, что это напрасный плод Майи». – «Бог дал вам больного мужа, больную дочь, Нику со столь непредсказуемыми поступками, но все это компенсировал ее талантом». – «Ради этого все стоило стерпеть».
Глава 11
«Отпечатала эпоха здесь свой след»
1985 год стал самым счастливым в жизни Ники. Это предвещало уже его начало: в январе из Италии пришло приглашение на международный поэтический фестиваль «Поэты и Земля», в котором Ника номинировалась на награду. Об этом Майе сообщил Юлиан Семенов. Полученное известие одновременно и порадовало, и доставило задуматься родных Ники. Порадовало, потому что перед ней открывались новые поэтические горизонты, а заставило задуматься, потому что они опасались и, как оказалось, не случайно, последствий предстоящей поездки. Но тронувшийся поезд остановить уже было нельзя, тем более, что «машинистом» в нем был Евгений Евтушенко. Вскоре после получения приглашения он направил Михаилу Горбачеву, в то время Генеральному секретарю ЦК КПСС, обращение за своей подписью, копию которого сохранила Жанна Мельникова. В тот год она работала помощницей по хозяйству на его даче. Профессиональный журналист, она стала вести записки, которые назвала «Записки кухарки».
Дорогой Михаил Сергеевич!
Я знаю Вашу занятость, тем не менее вынужден обратиться к Вам с письмом. Издана книга 10-летней поэтессы. Книга переведена на несколько языков. Ника приглашена на фестиваль в Италию. Поездку никто не оформляет. Аргументы: она зазнается, она не член Союза писателей, а вдруг она заболеет. Посылаю Вам для ознакомления ее первую книжку. По-моему, она чудесна.
С искренним уважением Евгений Евтушенко
Впервые об этом обращении рассказано в фильме Натальи Кадыровой «Три полета Ники Турбиной». Горбачев распорядился должным образом, и 23 мая 1985 года Ника вместе с Евтушенко и бабушкой летит в Италию, где ее сборник стихов «Черновик» ранее был переведен на итальянский язык и напечатан под названием «Куадерно дельи аппунти» («Тетрадь для заметок»). «В Ялте, особенно в Симферополе, – вспоминает Карпова, – меня ненавидели, завидовали, что я еду в Италию. По иронии судьбы, тот, кто нас особенно ненавидел, тащил наш чемодан, когда мы уезжали из Симферополя в Москву».
В Италии Ника приняла участие в фестивале «Поэты и Земля», на котором ее наградили весьма престижной поэтической премией – «Большим Золотым львом Венеции». До нее из советских поэтов эту награду якобы получила лишь Анна Ахматова – очевидно, как все делалось у нас в то время, для того, чтобы придать больше ценности победе советской школьницы. Самое время внести ясность об этой высокой премии. Cредства массовой информации по сей день отмечают, что Ника стала вторым из русских поэтов обладателем этой премии после Анны Ахматовой. В конце 2011 года на сайте «Поэзия. ру» киевский поэт Александр Чернов по этому поводу написал следующее: «Может, я ошибаюсь, но Анна Ахматова была лауреатом премии “Этна-Таормина”. В Италии ей еще присвоили звание Великой Княгини русской поэзии… Ни о каком золотом или серебряном льве ее биографы не упоминают». На это весьма важное замечание отозвался Альберт Бурыкин: «Спасибо. Если это так, то советский миф, повторяемый сотни раз, будет развеян. Эта информация впервые прошла в 1985 году, причем в центральной прессе. Скорее всего, изначально имелась в виду вообще вторая престижная после Ахматовой международная премия, а СМИ неточно выразились и стали годами друг друга цитировать. Сравнить же с А. А., думаю, скорее не то что не по чину, а некорректно…»
