Запеленали город мостами,
В каменном платье
Венеция встала.
Ей ожерелье из белых домов
Брошено под ноги.
И островов не сосчитать,
Даже ночи не хватит.
Так отчего эта женщина плачет?»
Как тут не вспомнить строки Пастернака: «Венеция венецианкой / Бросалась с набережной вплавь».
«В Венеции, – продолжала Карпова, – всем гостям фестиваля дарили по два чемодана. Мы были счастливы, так как у нас их не было. Нас ввели в большой зал, в углу которого стояли чемоданы. Мы на них смотрели, как на чудо. В тот день Ника рано встала и тряслась, ожидая получения подарков. Мы с ней пришли раньше многих участников фестиваля, точно боялись, что для нас чемоданов не хватит. Конечно же, хватило. Эти чемоданы еще живы, правда, один порвался, а со вторым мы поехали в Америку.
На протяжении всей нашей поездки Женя был потрясающий, очень трогателен и внимателен к Никуше. Я понимаю, что она как ребенок была влюблена в него, в него нельзя было не влюбиться. Я сама была в него влюблена, это естественно. И мне кажется, каждый, кто находился рядом с ним, был захвачен его энергией, его страстью выступления со сцены – он же великолепно читает свои стихи. Евтушенко был прекрасен, он такую сказку подарил Никуше, ну, я, конечно, была как приложение к ней. Сам Бог мне подарил такую радость. И те друзья, которые встречали Женю в Италии, а их было очень много, все трепетно к нему относились, с восхищением, любовью, с искренним преклонением.
Евтушенко из Италии улетал в США, а уже оттуда – в Москву. Он был свободен, богат, распоряжался Западом, как хотел. В конце нашего пребывания в Италии Женя сказал мне: “Людмила, вы заработали здесь некоторые деньги, можете их получить, а лучше я за них куплю вам кольцо”. Я согласилась. Кроме того, когда мы улетали в Москву из Венеции, Евтушенко передал мне какие-то фильмы, о которых я забыла, когда прилетела в Москву и получала багаж. Опомнилась поздно, и позвонила его жене-англичанке из Ялты с извинениями. Она сказала: “Людмила, это такая ерунда, о чем вы беспокоитесь, я их сама получу”. В аэропорту мы проходили через выход, предназначенный для важных персон. Может, потому, что в этих фильмах было что-то запрещенное, а наш багаж не проверяли. Но это из области догадок».
Перед отъездом из Италии Ника редким по тем временам джинсам предпочла куклу – большеголового в клетчатой кепке итальянского мальчишку Антонио, сосущего указательный палец. Правда, после покупки продавец вытащил его изо рта куклы, давая понять, что Антонио не такой уж невоспитанный мальчик. Так бессчетную коллекцию Никушиных кукол разбавил иностранец сильного пола.
«Я убеждена, что за границу ее не надо было везти, – поделилась со мной Карпова, – Ника не знала бы, что есть другой мир, в котором ею восторгались. А когда вернулась домой – пустота страшная, ни один человек не поздравил ее. От этого можно было сойти с ума. Взрослый это не перенесет, а маленькая девочка, она же еще стебелек… Но Ника мужественно все перенесла. Если б позвонил ей хоть какой-нибудь Иван Иванович Иванов и спросил, написала ли она в Италии стихи. Почему так жестоко обошлись с ребенком?»
Я бы не сказал, что итальянский триумф Никуши не был замечен вообще. ТАСС сразу же сообщило о присуждении престижной международной литературной премии деcятилетней школьнице Нике Турбиной. Газеты буквально захлебывались: «Удивительный, блистательный успех! От души поздравляем с ним Нику! Укрощать Золотого Льва, наверное очень трудно, но она его укротила!» И тому подобное. Наверное, родным этого было мало.
После Италии Нику действительно ждало разочарование, но совсем иного рода. Уверенная, что лев был сделан из золота, она вместе с Майей надпилила его хвост и обнаружила, что ее приз не золотой, а гипсовый. Разочарованная таким открытием, Ника вместе с другом детства Борисом колола орехи этим Львом, точнее подставкой, на которой он стоял.
Лев находился в очень красивом темно-коричневом плотном кожаном футляре, выстеленном с внутренней стороны розовым атласом. Когда я его в 2003 году впервые увидел в Никиной квартире, он буквально рассыпáлся, настолько его затаскали. Я предложил Майе и Карповой отреставрировать футляр. Получив согласие, я привез его в Днепропетровск и там в издательстве «Монолит», в котором год спустя вышла составленная мной Никушина книга «Чтобы не забыть», совершили чудо, вернув футляру близкий к первоначальному вид. Низкий поклон за это, а также за пьесу «Ника» и книгу «Чтобы не забыть» директору издательства «Монолит» Виталию Олешкевичу.
Вспоминает Елена Камбурова: «Был момент, который остается для меня совершенной загадкой. В тот год, когда она только получила “Золотого льва”, мы сговорились и решили вместе отдохнуть на юге, не в Ялте, а чуть подальше, в тихом месте под Симферополем. Я ехала с ощущением, а у меня было всего 12 дней, что это будут счастливое, радостное время после такого триумфа. И я действительно увидела этого льва, огромную кипу газет, на первых страницах которых портреты Ники. Казалось бы, бескрайняя радость, счастливое событие.
И вдруг – потрясение: во время нашей первой же прогулки к морю, а мы шли по берегу – я видела глубоко трагическое состояние этой маленькой девочки, она шла, падала на землю, рыдала, говорила, что ей страшно и невозможно жить в этом мире, он весь фальшивый. Меня это очень потрясло. Был такой трудный вечер, какие-то ссоры. И я поняла, что у девочки произошел страшный надлом. И как этому помочь, не знала. Все разговоры и уговоры были напрасны. Я уже чувствовала, что Ника очень повзрослевший человек. Она выдержала там буквально три дня. Это были сплошные слезы и грусть. Мы с Майей решили, что, может, это что-то от окружающей природы, и они уехали в Ялту. Никак нельзя было ожидать, что огромная радость и признание обернется таким страшным состоянием – это был комок нервов. Возможно, она предчувствовала трагичность своей судьбы; возможно, это было особое видение трагизма всего мира, самого печального в нем.
Состояние, в котором находилась Ника после получения премии, вызывало невероятную тревогу за всю ее последующую жизнь. Ее эмоции были совершенно непостижимы для меня: пять минут назад она счастливый человек, а проходит десять минут – другое состояние и настроение. Нет, я не была свидетелем капризов, я просто видела очень нервное существо».
«Мы понимали, – заметила как-то Карпова, – что Никуша здесь долго не проживет, и думали, ну, где она может жить, в какой стране, и придумали страну Тумбу-Юмбу, куда мы уедем, и только там все будем спокойно жить. Ника не будет знать языка, она будет писать стихи и танцевать. Ника в детстве написала, как попала в это племя, как танцует там, входит в ритм, который пробуждает в ней жажду жизни. И барабан стучит в ритм с ее сердцем. Ей хотелось, чтобы ее куда-то унесло из этой страны».
Думаю, что при жизни Ники страной Тумбой-Юмбой для нее была только Италия, где она себя прекрасно чувствовала, забыла о болезнях, была веселой, где к ней приходил звук, и она почти ежедневно писала по стихотворению. А главное – вокруг нее как со стороны взрослых, так и детей была доброжелательная атмосфера, не говоря уже о том, что рядом с ней неотлучно находились два любимых человека – бабушка и Евгений Евтушенко. В конце жизни Карпова мне сказала: «И все-таки я рада, что Ника была в Италии, она только там почувствовала себя самой собой. А здесь все относились к ней отстраненно и ужасно». Может, в Италии у Ники жизнь сложилась бы иначе, но туда, в отличие от США, ей эмигрировать не предлагали, да и неизвестно, согласились бы она и ее родные на это.
