«Благодаря выступлениям Ники, которая читала стихи из “Черновика”, – вспоминала Карпова, – реализовывали ее английскую книгу. Понадобилось четыре или пять выступлений, чтобы продать все книги. Присутствующие при этом русские эмигранты плакали и щупали Нику, чтобы убедиться в ее реальности. Только на одном выступлении в нас бросали помидоры, мы были, как на фронте (хорошо, что ездили группой).
У Жени в США был друг Берт Тодд, который работал деканом в Славянском университете Нью-Йорка. Он устроил там встречу с Никой, на которую пригласил поэтов и литературную элиту. Ника читала стихи и отвечала на вопросы. Потом она выступала в школе, где собралось всего человек двадцать. А я видела эти аудитории и думала: почему здесь нет Жени – не перед кем выступать».
Зато факультет французского и славянского языков Колумбийского университета организовал конференцию переводчиков, на которую пригласил литераторов из других стран и Нику. Заседания шли шесть дней, один из которых целиком посвятили Никиному «Черновику». Кроме лингвистов, там присутствовали мальчики и девочки, ровесники Ники, знающие русский язык. Они пели по-русски «Степь да степь кругом…», читали стихи Пушкина и Лермонтова. Предоставили трибуну и Нике. Она читала свои стихи, основной смысл которых сразу же переводили на английский. У каждого в руках были Никины книги на русском и английском языках, для сравнения. «Аудитория остро восприняла исполнение моих стихов, – вспоминала Ника после возвращения домой, – я видела, что многие в зале вытирали слезы. Детям нужен мир – эта мысль владела залом. Поэтому и отнеслись ко мне с такой нежностью».
12 ноября 1987 года газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала статью Элеонор Блау об этой конференции
[134]. Статья называлась «Чтение советского поэта, уже звезды в 12 лет». Содержание ее нет смысла пересказывать, так как в ней сообщаются многие уже известные читателям факты. Но есть и некоторые интересные места. В частности, подтверждается, что книгу «Черновик» Ника написала в возрасте между пятью и восемью годами, что она страдает бронхиальной астмой и сахарным диабетом. Отмечается также, что девочка стесняется своего предстоящего 13-го дня рождения и что в январе 1988 года запланировано издание ее двуязычной – на русском и английском языках – книги в переводах Антонины Буос и Элайне Фейнштейн.
Не осталось незамеченной и декламация Ники:
…одетая в джинсы и свитер, со стройной фигурой и светло-каштановыми волосами, она читала наизусть громким голосом, который звучал временами, как рыдание. Он поднимался до своего пика и падал, поднимался и падал, и обычно заканчивался при слегка опущенной голове кивком на каждом из трех последних слов.
Ниже приведена выдержка из этой статьи в переводе.
“Знаете, это нелегко – читать стихи”, – заметила мисс Турбина в прошлое воскресенье во время перерыва на конференции по проблемам переводов в Колледже Бернарда. Рядом с бабушкой, которая держит ее за руку, и мисс Буос, выполняющей функции переводчика, Ника сказала: “Это отнимает много энергии и сил. Когда я читаю стихотворение, я заново переживаю все эмоции, которые в него вложила, каждое слово вызывает боль, как и тогда, когда я его писала”…
Когда на следующий день ее спросили, предполагает ли она сделать поэзию своей профессией, мисс Турбина ответила: “Только время может сказать. У меня есть много работы, и я должна жить. Я не могу жить для себя… Ее школьные друзья, говорит она, не обращали внимание на шумиху вокруг ее имени. “Я просто обычный ребенок”, – сказала она с улыбкой”.
«Мы были и дома у Берта Тодда, – продолжала Карпова. – Он c семьей жил в общежитии, у него была маленькая комнатушка и кухня, в которой мы ночевали на матрасах. Берт Тодд по просьбе Жени купил телевизор, который вначале предназначался вроде бы для нас. Потом Женя через Тодда пообещал купить нам другой, а этот попросил отдать в Москве Александру Межирову
[135]. Мы не выполнили его просьбу: я решила, что Межиров обойдется, и подарила этот телевизор в Крыму врачу-невропатологу, который лечил Нику.
Женя и Берт давно дружили, летали друг к другу в гости. Именно Берт, когда началась перестройка, сказал ему: “Что ты маешься в этой стране? Переезжай в США, будешь там читать лекции”. И Женя переехал. Жаль, что это случилось после нашего визита в Америку, потому что нам его там очень не хватало. Уверена, будь мы вместе, как в Италии, вся поездка и все выступления прошли бы иначе и куда интереснее».
Кроме выступлений, были, конечно, прогулки по городу, встречи, развлечения. Так, Ника с Карповой побывали в Манхэттене на смотровой площадке, а потом пошли в ресторан. Нику туда не пускали, так как она была в джинсах. Пришлось там же, внизу, купить юбку. Зато уже в ресторане их угостили настоящим наваристым борщом, ибо знали, что будут русские. Потом они заходили в Детский мир, где выступали писатели и подписывали книги маленьким читателям.
«В другой день на ужин, – вспоминала Карпова, – нас пригласила к себе домой переводчица Антонина Буос. Когда встал разговор, что Никуша хотела бы увидеть Микки-Мауса, нам тут же сказали: “Завтра вы туда летите”, куда-то позвонили и все устроили. Назавтра в шесть утра мы уже летели в Калифорнию вместе с переводчицей, у которой остановились, и ее сыном. Для меня счастьем было разрешение курить в самолете. Ника что-то записывала.
Когда мы были у Микки-Мауса, то под землей ездили в вагончиках через тоннели, у стен которых видели бабу Ягу, и не одну, каких-то страшных зверей, протягивающих к нам свои лапы и клювы; казалось, они уже в двух сантиметрах от нас и вот-вот схватят. “Бабушка, это мертвые сказки, – сказала потом Ника, – не наши русские сказки. Если б мне было пять лет, было бы интересно”. Я тоже не проявила никакого интереса. Понравилось только семилетнему сыну Антонины Буос.
В программе выступлений, кроме Нью-Йорка и Бостона, где мы провели три дня и Ника выступала в колледже перед студентами, числился также Вашингтон, но из-за находящегося там в те дни с визитом Михаила Горбачева поездку пришлось отменить. Горбачев приехал в тот раз только в столицу США, и к тому же без жены, что очень огорчило нью-йоркских ювелиров, приготовивших для нее изысканные украшения.
У Никуши был такой комплекс: она любила есть руками и получала от этого удовольствие. Правильно есть ее никто не мог научить. Мало того, она не знала, где у нее правая и левая рука. Приехали мы однажды в колледж. В перерыве там все бегут перекусить. Мы тоже взяли еду, но Никуша ничего не ела – ей было стыдно, она мне призналась: “Я неправильно возьму ложку и вилку, и надо мной будут смеяться”. Она осталась голодная, и мы, когда вышли оттуда, пошли и хорошенько поели.
Пожалуй, самым памятным было выступление Ники на радиостудии в Нью-Йорке, перед которым она очень волновалась и сказала: “Бабушка, пошли в туалет, я пососу нюню”. Так, если помните, называла Никуша обычную соску, которую сосала с детства, не меняла ее и держала всегда при себе. Они пошли в туалет, а за ними следом – полицейские, заподозрившие что-то неладное: вдруг эти две иностранки подложат бомбу. Но вскоре поняли, что их опасения напрасны. Тем временем Ника с волнением справилась, прочитала массу стихов, отвечая в промежутках между ними на вопросы слушателей, звонивших из разных городов США. Ее не отпускали, на радио приходили десятки звонков – слушатели умоляли продлить передачу. И Ника продолжала читать стихи. В заключение она прочитала:
