Встреча с ним была непростая, прежде всего потому, что оказалась неожиданной. Конечно, для Никуши в тот период она ничего не значила, в какой-то степени имела значение для меня. Вот если бы сейчас Бродский был жив, я, зная величие этого поэта, конечно бы, отнеслась иначе – наверное, тряслась бы и очень волновалась».
«Никуша, – заметил я, – отстаивала каждое слово, обсуждая с Евтушенко рукопись книги “Черновик”, а при встрече в Нью-Йорке спорила и с Бродским. Выходит, она спорила с двумя великими поэтами современности?» – «Да, с Бродским она спорила тоже, – сказала Карпова, – была убеждена в своей правоте, говорила, что это автор так представляет свое видение отношения Христа к данной ситуации. Автор имеет право. Возможно, Христос буквально так не говорил, в Новом Завете это не написано. Бродский ничего на это не ответил.
На меня он не обращал внимания вообще, вел с Никой диалог и уже в конце стал открывать все свои больные струны. В частности, он долго говорил о Евтушенко. И хотя к нему, пока мы сидели, приходили переводчики из Испании, из Италии, кто-то звонил, он всем отвечал, что очень занят. Я думала, что мы у него пробудем минут 20, а были не меньше часа-полутора. Когда мы уходили, то на прощание пожелали ему здоровья, творческих удач и так далее». – «И Нобелевской премии», – добавил я в шутку.
Второй рассказ Карповой, услышанный мною в 2009 году, отличался только деталями: квартира поэта была крошечная – комната, в которой сидели Ника с бабушкой, и вторая, уровнем ниже; Бродский, по словам Карповой, не говорил, а пел и мурчал; когда он назвал Нику поэтессой, она возразила: «Я не поэтесса, а поэт»; в конце встречи упоминание Никой имени Евтушенко вызвало у Бродского приступ негодования, он побагровел и долго обвинял Евтушенко во всех смертных грехах, забыв о ждущем встречи с ним переводчике.
Бросаются в глаза серьезные расхождения в словах Карповой об окончании встречи с великим поэтом. Судите сами. В 2003 году она сказала, что Бродский произвел на нее необыкновенное впечатление: он был красив и возбужден, они очень приятно пообщались с ним, тепло прощались и он им подарил книгу. Спустя ровно десятилетие Карпова сказала: «Иосиф принял Нику отвратительно. Я лица его так и не увидела. Мы вышли от него, как оплеванные. Он же мог подарить Нике свой сборник…» В каждой фразе – противоречие. Что это – очередная фантазия Карповой или желание задним числом бросить тень на Бродского, который как-то не так принял их? Зачем надо возводить напраслину вместо того, чтобы считать за великое счастье общение с истинным гением, который, несмотря на свою занятость, сам инициировал встречу с Никой?!
Кстати, в американской прессе упоминания об этой встрече отсутствуют. Попытки узнать что-либо о ней из других источников успехом не увенчались. Привожу ответ Энн Киллберг, бывшей в то время помощницей Бродского:
Извините, что Ваше письмо относительно встречи Иосифа Бродского и Ники Турбиной столь долго оставалось без ответа. Боюсь, что не имею никаких сведений о встрече и не смогла найти никого, кто знает. Вполне возможно, что кое-что может быть найдено в его архиве в Нью-Хэйвен, штат Коннектикут, но это кажется маловероятным.
Да оно и понятно: при всем уважении к Нике для Бродского эта встреча не была столь важной, чтобы он оставил о ней какие-то записи.
«В Бостоне, – вспоминала Карпова, – нас принимал армянин Армен Дедекьян, который работал в колледже, где выступала Ника. Он преподавал русский язык, был уважаемым человеком, ему тогда было лет 35. Кроме того, Армен сотрудничал с фирмой, от которой возил детей в Москву. Аналогичную работу он предлагал и мне. Три дня и три ночи мы были его гостями. Он готовил нам блины с повидлом и геркулесовую кашу. У Армена был трехэтажный дом: нижний этаж – засолы и вина, первый – гостиная, на втором – спальни, в одной из которых мы с Никой баловались на водяном матрасе».
Из интервью 2003 года:
Автор: Помните, мы с вами говорили, что самым дорогим подарком для Ники в Америке была кукла.
Майя: Да, но тогда был еще один нюанс. Они с Арменом пошли в магазин покупать Барби. Спустились вниз, и потерялся башмачок от куклы…
Карпова: Сели в машину, я продолжу. Никуша хватает куклу и любуется ею, вся трясется, вдруг смотрит – нет туфельки. “А где вторая туфелька?” – спросила она с ужасом. Боже мой! Что же делать? Она начинает рыдать, плачет так, что Армен перепугался, мы уже отъехали от этого магазина, подъехали к другому. Он пошел в него и принес туфельку, а мне на ухо сказал: “Я украл ее, чтобы Ника успокоилась”. Она надела кукле туфельку, и это было счастье невероятное.
Автор: Я думаю, если бы она потеряла свою туфельку, то так не переживала бы.
Майя: Она… вон у нас сколько туфелек лежат по одной.
Карпова: Однажды Армен сказал, что нам готовы выделить деньги на переезд в США, – сначала мне, а потом Нике, чтобы она там училась. Он даже бросил такую фразу: “Можно Никушу здесь оставить?” Но разве же Ника могла жить в Америке? Нет, это смешно. Майечка меня справедливо критиковала, когда я несколько раз говорила: “Майка, наверно, я неправильно сделала, что мы с Никушечкой не остались в Америке. Надо было остаться, и, может быть, мы бы не так страдали и материально были обеспечены”.
Майя: Да, Армен несколько раз присылал вызов Никуше.
Карпова: Я ему говорила: “Ты же видишь, что Никушка английский не знает и никогда не осилит, потому что все зубрила. У нее будут трудности. К тому же она плохо пишет”. Он говорил: “Я могу тебе сказать, что все гениальные люди в Америке были полуидиотами. Один мальчик у нас учиться совершенно не мог, с ним проводили индивидуальные занятия, и в результате он стал сильным математиком”. Это был не единственный разговор на такую тему. Армен много раз приезжал в Россию, встречался с Майей в Москве, а когда она уехала в Ялту, позвонил ей из Москвы и сказал: “Стоит вопрос, чтобы Нику забрать на учебу в США, но нет денег на бабушку, а одну ее не примут”. Поэтому мне предлагали работу, чтобы я сама себя обеспечивала. Но я отказалась. Берт и Армен знали Женю, а он ни перед поездкой в Италию, ни в США со мной толком не поговорил – а то бы знал, что я преданная коммунистка. Наверное, он говорил американцам, что мы с Никой можем остаться, поэтому нас уже в аэропорту приняли за эмигрантов, а потом уговаривали на переезд в США.
Во время пребывания в США Никуше подарили еще одну куклу, Машу, которая по размерам соответствовала полугодовалому ребенку. Ника завернула ее в одеяло и при посадке в самолет сказала стюардессе, что это ее ребенок. Спустя какое-то время оказалось, что в салоне лишний пассажир, и начали проверять билеты. Когда посмотрели билет Ники, то обнаружили, что ребенок в нем не указан. Тогда Ника пояснила, что это не ребенок, а кукла. Все это подробно описано в пьесе Карповой «Ника».
«Вместе с нами в самолете летел Анатолий Рыбаков
[137], – рассказывала Карпова, – когда мы прилетели, нас встречала Лера Загудаева. Рыбаков подошел к ней и сказал: “Никуша летела, летела и села”. Сказал злобно. Очевидно, знал о ней из нью-йоркских газет, дававших на первых страницах фото Ники, и подразумевал, что там она села в лужу».
