На вечере Никуша видела, в каком состоянии был Семенов, точнее почувствовала это в отличие от нас. И вспомнила о нем, таком печальном и дорогом для нее человеке, спустя много лет в своей дневниковой записке. Когда мы с Майечкой и Лушниковой возвращались из театра домой, Никуша была расстроена, шла и все время повторяла: “Это конец, моя жизнь закончилась”. А спустя неделю, сказала: “Зачем я туда пошла?”» На мой вопрос: «Может, выступление перед большим залом было для нее утомительно?» Людмила Владимировна ответила: «Нет, наоборот, она любила нагрузки, любила выступать и никогда не жаловалась. На вопросы о поездке в США она отвечала мгновенно, четко, разумно, философски. Люди не верили, что она не была подготовлена».
Спустя годы в интервью газете «Крымские известия» Ника призналась: «Я оказалась в творческой изоляции. За пять лет ни один человек (я имею в виду литературную среду) не поинтересовался, ну хотя бы ради шутки, существую ли я как поэт. Было довольно неприятно. И вот как-то, набравшись смелости, я решила позвонить в газету “Комсомольскую правду”, в которой 11 лет назад прошла презентация моих стихов с подачи изумительного человека и прекрасного писателя Юлиана Семенова. Позвонив в редакцию, я сказала, что это говорит Ника Турбина, и спросила, помнят ли они такую. Приятный мужской голос (это был заведующий литотделом Александр Колесников) ответил: “Мы не собираемся поддерживать легенду о Нике Турбиной”. Вот это был удар! Я перенесла его благодаря родным»
[142].
А главное – Нике перестал звонить и брать трубку, когда звонила она, человек, которого считала своим кумиром и поводырем, – Евгений Александрович Евтушенко. Привожу слова Ники из упомянутого выше интервью: «Мне запомнилась ситуация: я приехала из США, когда мне было 13 лет, и поэт, который, казалось бы, курировал меня, отказался со мной встречаться по не понятной до сих пор для меня причине». На мой вопрос: «А Ника или вы ему звонили?» – Карпова ответила: «Ему никто не звонил. Ника о нем думала, но звонить не собиралась, она была гордая. А он бы раз в месяц позвонил Нике, и было бы достаточно».
Словно предчувствуя разрыв с Евтушенко, Ника за два года до этого написала провидческое стихотворение «Золотая рыбка»:
Золотую рыбку обманули:
Все ее дары назад вернули.
Даже те слова,
Что о любви сказала,
Мы назад отдали —
Горькое начало…
Отчего же снова
С берега крутого
Мы с мольбою смотрим,
Ожидая слова?
Объективности ради надо сказать, что у Евтушенко были очень веские причины, чтобы отойти в сторону от Ники. Подробно об этом будет рассказано в главе 2 части II книги. «Он заинтересовался не мной, – возмущалась Карпова поступком Евтушенко, – не Майкой, а Никой. Как он смел ее бросить, когда она так его боготворила и посвятила ему два стихотворения?!
Оглядываясь назад, я понимаю, что ей все равно было, кому читать стихи – эскимосам ли, китайцам, а не в Италии или Америке, где люди плакали и тут же покупали книги с переводами ее стихов. Когда-то одна дама из правительства сказала: “Она увидит другой мир и заболеет”. Но заболела она от русского, тогда еще советского, равнодушия. Ника вернулась в темноту, в гибельную страну, где все разрушалось, была отравлена приемом России, проявившей полное безразличие к ней. Она приехала в Ялту слезливая, разрушенная от непризнания, от того, что ее стихи, оказывается, ничего не значат, что она сама ничто. Трудно передать ее состояние в те дни. Никушу спасал наш дом, который для нее означал все и всех – и ее комнату, и маму, и бабушку, и любимых животных. С этого времени она грызла ногти и, наверное, до конца жизни».
И вместе с тем, по словам Косульникова, «это было удивительное время, когда мир еще не устал удивляться слову – пусть и довольно экзотическому, привезенному из далекой Ялты». Вот что в беседе с ним, спустя семь лет после своих зарубежных вояжей, сказала Ника: «Меня возили по миру, как того слона на веревочке. Мне это нравилось. Ну да, наверное, кто-то на этом наваривал какие-то бабки – ну и что? Это их дела. А я – я знакомилась с людьми, смотрела дальние страны, на концертах меня принимали так… как, наверное, уже никогда не будет. Разумеется, на меня шли, как на шоу. Но если хотя бы один из моих слушателей чуточку менялся от моих стихов – а такие были, я знаю, – значит, все не зря. Понимаю, это довольно банально звучит, заезженно. Однако дело-то все в том, что я писала не для них – только для себя. А они не догадывались…»
Когда вскоре после гибели Ники Таисия Бахарева спросила у Карповой, не жалела ли она, что не осталась в Америке навсегда, та ответила: «Думаю, такая возможность была… Жалели ли мы? Когда уж очень туго становилось с деньгами, было просто безвыходное положение, думали: “Надо было остаться”. Но только тогда. А Никуша никогда не жалела. Говорила, что она русский человек, что здесь ей даже стены помогают. И Ялту очень любила»
[143].
Поездка в Америку стала лебединой песней Ники Турбиной. Она словно пустилась вдогонку уходящей славе, которую догнать было невозможно, ибо она была не впереди, а за спиной. По этому поводу вспоминаются строки моего замечательного земляка – Михаила Аркадьевича Светлова: «…Я бегу, желанием гоним. / Горизонт отходит. Я за ним… / Как преступник среди бела дня, / Горизонт уходит от меня…».
Поэтическая звезда Никуши закатилась. Уходил в прошлое ялтинский, самый счастливый, период ее жизни. Предстоял переезд в Москву, в которой Ника не раз бывала с мамой, но еще не знала, что там ей придется жить одной, точнее выживать, пройти огонь, воду и медные трубы столичной жизни и, оборачиваясь иногда назад, на обрывке бумаги непонятным для всех почерком писать: «…Как хочется/ Прийти туда, / Где столько лет назад / Веселье било через край, / Но гол осенний сад».
Словно последний отзвук Никиной поездки в Америку, было письмо переводчика ее стихов на итальянский язык, моего друга Федерико Федериси, который случайно приобрел Никину книгу “First Draft” и с неописуемым восторгом сообщил мне: «Я купил эту вышедшую годы назад книгу на Амазонке, когда работал над переводами Ники еще до того, как познакомился с Вами, и это был такой сюрприз получить ее на мой день рождения с Никиным посвящением. Это самая ценная книга в моей квартире. Если я должен буду спасти всего одну книгу, я, не колеблясь, спасу только ее».
Часть II
«Во мне проказа времени»
Глава 1
«Новые рельсы жизнь проложила»
Счастливый для Ники ялтинский период ее жизни закончился с переездом в Москву. Естественно, не самой, а с мамой, вышедшей повторно замуж. Причиной переезда было вроде бы желание Майи ввести дочь в литературный мир столицы, сделать ее еще более известной и почитаемой. В Москве, считала она, девочка сможет проявить себя и добиться большего как поэт. Рассуждала Майя вполне логично, ибо провинциальные поэты, как правило, добивались успехов и признания, только переехав в Москву. За примерами далеко ходить не нужно: из моего родного Днепропетровска (тогда Екатеринослава) в Москву переехали Дмитрий Кедрин, Михаил Светлов, Александр Галич и другие поэты, именами которых гордится русская поэзия.
