Кроме того, в Москве жил опекавший Нику Евгений Евтушенко, с которым можно было чаще общаться. Однако Майю тянуло в Москву не ради Ники, а потому, что она провела там годы молодости, и ей хотелось вернуться в прежнюю среду, без которой она уже не могла жить иначе.
Оставалось найти вариант, чтобы бросить якорь в столице. И этот вариант нашелся в лице Олега Егорова, который был на пять с лишним лет моложе Майи. А произошло это, по словам Карповой, следующим образом. «У Майи, была подруга Аня Крынская
[144], – рассказывает Карпова, – у которой был возлюбленный Олег Егоров. Однажды, когда мы с Никушей собирались в Старый Крым, Аня попросила меня взять и его. Конечно, я согласилась, хотя Майка, которая Олега знала до этого, считала, что он по характеру человек тяжелый. В первый же вечер, когда Ника уснула в бунгало, Олег подошел ко мне, и мы ближе познакомились. Он был очарователен своими мыслями, читал прекрасные стихи. У него была великолепная память, а еще курносый нос, мало волос, но изумительная улыбка и замечательные зубы. Вернувшись домой, я хвалила Олега, сказала Майке, что сама с ним поцеловалась бы в ту ночь. И Майка начала смотреть на него моими глазами».
Рассказ, как всегда романтический, но послушаем Лушникову: «Однажды звонит мне Майя и говорит: “Я хочу вам рассказать то, что с нами случилось. Вы все равно узнаете. Мы встретились с Олегом (а Майя знала его раньше), он пришел ко мне, и мы бросились друг к другу в объятия. Такая мгновенная любовь. Я остаюсь с ним и выхожу замуж. Не говорите об этом Аньке”. – “А что же, она не знает об этом?” – “Нет”. Потом Аня звонит: “Людмила Васильевна, вам Майя не звонила?” – “Звонила”. – “Значит, вы знаете, что Олег там?” – “Знаю, Аня”. Она пришла ко мне, и я сказала: “Знаешь, Аня, живи по принципу: что Бог ни делает – все к лучшему. Ушел, значит, так надо было”». Как станет известно позже, слова Лушниковой оказались пророческими.
Аня была высокая, талантливая, благородная, писала стихи, потом она простила Майю и Олега, навещала их в Москве, была на похоронах Ники и на поминках. Слава богу, что и личная жизнь у нее сложилась. А теперь узнаем, как все было на самом деле. Рассказывает Анна Годик: «В то время я жила в Москве на улице Калибровской, а Егоров ко мне приезжал – уезжал. У нас не было общего хозяйства. И такие отношения длились, наверное, лет пять. Пару раз я привозила Егорова в Ялту, и, конечно, мы бывали у Майи! Все было замечательно. А потом моя мама вызвала меня в Ялту, чтобы я помогла госпитализировать родственницу. И вдруг вечером, в день моего приезда, звонит Олег и говорит: “Аня, я в Ялте”. – “Ты в Ялте? Как странно – мы же только вчера с тобой расстались. Ты мне ничего не говорил. Но раз ты в Ялте, то приходи”. – “Нет, я хочу с тобой увидеться около Армянской церкви”. Пришла я туда, а он подходит и говорит: “Я должен просить у тебя прощения, не обижайся, но так вышло – я люблю Майю и приехал к ней”. – “Чего ж ты сразу со мной не приехал? – удивилась я. – Сказал бы, что едешь к Майе, и мы бы поехали вместе”. На следующий день позвонила Майя, и мы с ней как ни в чем не бывало поехали отвозить мою тетушку в больницу».
«Никаноркин с Егоровым не здоровался, – вспоминала Карпова, – говорил, что мы не имеем права обманывать его насчет Майкиного здоровья. Он как врач понимал, что она тяжело больна и бесконечно лежала в постели. Кому такая жена нужна? Егоров должен взвалить на себя обузу. Никаноркин как в воду глядел. Свадьба была сначала в Ялте, а потом в Москве. На свадьбе было человек 40, все дарили деньги, которые до копейки украли там же, в ресторане.
Майка не считала Егорова талантливым. А как по мне, он очень талантлив, великолепно владеет словом, прекрасный поэт, у него блестящие рифмы и сравнения. Но и заскоки тоже, не доведи Господь, какие! К тому же он зарабатывал игрой в карты. Для меня тогда это было страшно, сейчас я нормально к этому отношусь». Подтверждает это Александр Миронов: «Когда они жили в Ялте, это мне Ника рассказывала, проедали деньги, которые им привозил Егоров. Когда денег не оставалось, Егоров ехал в Москву и тупо играл в карты – он очень хороший преферансист. Там он зарабатывал деньги и привозил их в Ялту. И так они жили несколько лет». К этому можно добавить слова Анатолия Борсюка: «Второго мужа Майи я не видел, он вроде мультипликатор. Бабушка Ники сказала мне, что он хронический алкоголик, я этого не знал». Об этой слабости Егорова говорили многие, кто знал его в 90-е годы в Москве.
Заслуживает внимания история, которую рассказал Альберт Бурыкин: «День 26 мая 1989 года был очень сложным для меня: я стоял перед выбором: спасти от самоубийства моего друга Сергея или Олега, поскольку оба они находились в предельно критическом состоянии. Я их понимал, но выбрал Олега. У него были отчаяние по жизни и свои понятия о чести. Он хотел себя зарезать (в белой горячке), а Ника останавливала его угрозой убить себя. Ее слова: “Ты понимаешь, Олег, что если убьешь себя, то я убью себя тоже!” Слова Олега: “Меня это не волнует”. Он стоял с ножом. Я схватил нож за лезвие и резко вырвал его из рук Олега. И не порезался. Молился, чтобы ничего не было. Он посмотрел на меня, мы начали разговаривать, и Олег вышел из этого состояния».
В понедельник, 18 января 1988 года, в 16 часов 30 минут в Ялте с весом 1 кг 700 г появляется на свет младшая дочь Майи – Маша. «Вторые роды у Майи были очень тяжелые, – вспоминала Карпова. – Врач вызвал меня и спросил, кого оставить, – Майю или ребенка. Я сказала: “Сделайте все возможное, чтобы оставить Майечку, буду вам благодарна”. И Олег не хотел ребенка, а теперь говорит, что Маша его единственный друг. Майечка совершила два подвига: на фоне своей болезни родила Никушу и Машу». Но был и третий подвиг: всю вторую беременность Майя не курила.
Четвертого июля того же года Майя с полугодовалой Машей переезжает в Москву. Точнее, их туда перевез Егоров в принадлежавшую его отцу квартиру по адресу: улица Маршала Бирюзова, 41, кв. 19. Поскольку недалеко находилась станция метро «Октябрьское поле», обычно, говоря о том, где жила Ника, не упоминали улицу, а лишь название станции. Ника остается с бабушкой и в июне – июле едет в пионерский лагерь. А что в то время (конец 80-х) представляли собой пионерские лагеря, автор знает не понаслышке. В них царила атмосфера разврата. Очень хорошо сказал об этом Бурыкин: «Страна развалилась от этих лагерей», – и вспомнил, как давал Никуше свои дневниковые тетради, в которых она писала кому-то письма. «Писала, ясное дело, – вспоминает он, – без гласных, одними согласными, о крымском пионерлагере, сплошной мат-перемат. Это ее падение, такое стремительное, случилось в течение полугода».
Речь идет о духовном переломе у Ники, который, по мнению Бурыкина, тесно общавшегося в тот год с ней, был связан с тремя фактами ее жизни. Первый из них он назвал «совращением весной» и пояснил: «Это поздний весенний, кажется, майский вечер 1988 года, когда Ника, находясь в компании подвыпивших парней и девиц, решилась сесть за парнем на мотоцикл и – унеслась с того дня во все тяжкие (“пошла по рукам”). Она сама рассказала мне об этом, как о переломном моменте. Кстати, маленький штрих: уехать на “мото” она могла еще и потому, что в те годы (да и позже) страстно мечтала научиться кататься на мотоцикле. Это был для нее такой символ свободы».
