Зима крепилась, не было шикарней?
Шикарнее и вместе, холодней,
Тогда я поселился над пекарней,
И это были лучшие из дней
Хотя бы тем, что, с прошлым порывая,
Я все же связи напрочь не порвал.
Зима и крепкий запах каравая
Наполнили возникший интервал.
Все было здесь по мне, хотя бы то, что
На прошлое наложен был арест.
А отзвуки? Надежна только почта
Бутылок и оказий. Но окрест
Ни нарочных, ни винного отдела.
Я прибыл, как на праздник мелочей,
Где важным было то, что ты надела,
И аромат соседских калачей.
И каждый вечер, за двумя мостами
Спеша покинуть транспортный салон,
Я наполнялся этими местами,
Как будто сам был ними населен.
Точней, точнее это все – предместья,
И дальше – место, собственно из тех,
Что нам с такой иезуитской местью
Подносит жизнь для чувственных утех.
То есть я была своего рода паузой в жизни Олега. Был 1984 год. Я его хорошо понимала и потому никаких иллюзий не питала. А Майя – это появление в его жизни Ники, с которой он, чтобы не расстаться, пытался продлить связь через ее маму. Когда они жили в Москве, Майя все время звала меня в их квартиру. Отец Олега от злости, что он притащил туда такую бабищу, взял и продал одну комнату соседям».
А вот еще одно стихотворение Олега Егорова, которое, судя по всему, могло быть адресовано уже Майе, в то время беременной (1987 г.):
Где Ялта, до краев заваленная солнцем,
Роняющая тень со щедрого плеча
На головы хохлам, на спины пошехонцам?
Где весь ее инжир, миндаль и алыча?
Теперь сезон дождей, ставриды и рожeниц.
Не видно смельчаков, плывущих за буйки.
Лишь серый мол торчит в воде, как заусенец,
Да сонные клюют носами рыбаки.
Спокойно, словно поп, махающий кадилом,
Ступает теплоход в портовые врата…
Ты помнишь ли еще, как некогда ходила
По этим берегам болтливая чета?
Твой город и сейчас влечет меня. Наверно,
В нем есть твои черты, твои полутона…
Да что я говорю: ты часть его модерна,
Как лампа маяка и левая волна.
Для лучшего понимания описываемых событий дополню данный раздел их краткой хронологией. Начнем с 1988 года. 4 июля Майя с Машей приезжают в Москву, а 17 августа туда прилетает Ника. Не проходит и двух-трех месяцев, как Майя, ощутив насколько ей трудно смотреть за ребенком, уделять внимание мужу и вести хозяйство (о Нике вообще речь не идет), спешно возвращается в Ялту под крыло мамы. На дворе сентябрь-октябрь. Ника остается с Егоровым. Ей почти 14 лет, ему – 30. Он увлечен ею. Она уже не святая, и оба выпивают. Что, скажите, следовало ожидать от столь «благоприятной» для обоих ситуации.
Но Майя в Москву не торопилась. По словам Бурыкина, в памятную их с Никой встречу 7 декабря 1988 года Майи и Маши дома не было. Нику опекала несчастная и добрая Попинако
[151], не считая Егорова, который слишком часто был нетрезв в ту пору; кроме того, с Никой почти постоянно была юная Женя Енгибарова.
Идем дальше. 1989 год. «В январе, – рассказывает Бурыкин, – не припомню рядом с Никой Майю, но уже с февраля Майя точно была в Москве, кажется, без Маши. В июне – июле мы остались с Никой одни – Майя и Олег уехали в Ялту. До нашего несчастного происшествия со “скорой” 19 июля. Примерно, 22 июля Майя и Олег приехали обратно, а 24 июля я вышел из больницы и привез Нику». По словам Бурыкина, поскольку жизнь в Москве у Ники и Майи началась тяжелая, он встал рядом и помогал как друг семьи. «Как-то родители оставили Нику на месяц на меня, чтобы я следил за ней, – вспоминает он. – Кончилось это немного трагически – мы оба попали в больницу. Нас везли на одной “скорой”. Она отравилась, ну, и я тоже, заодно, чтобы вместе».
По скромным подсчетам, Ника за первый год пребывания в Москве минимум полгода была без Майи. Получилось, что Майя бросила ее дважды: сначала в Ялте, ненадолго (но и этого хватило!), когда уехала в Москву, а потом, уже надолго, в Москве, когда вернулась в Ялту. Иными словами, мать и 14-летняя дочь подолгу находились, если можно так выразиться, в противофазе. Ничего хорошего это не сулило. Правда, когда они совпадали по фазе, было не лучше.
Глава 2
«Поэзия – уникум. Область ненужной печали»
В биографии Ники имеется немало белых пятен. Далеко не все они представляют интерес. Но есть два момента, точнее две тайны, которые десятки лет будоражат умы почитателей Ники. Первая тайна – кто был ее отцом. Надеюсь, что мне удалось впервые и обоснованно ответить на этот вопрос (см. гл. 8, ч. I). Вторая тайна – почему вскоре после возвращения Ники из Америки с ней прервал все контакты Евгений Евтушенко.
Остановимся на некоторых мнениях по этому поводу – как осуждающих Евтушенко, так и оправдывающих его. Кстати, авторы многочисленных статей в основном высказывают свои соображения именно о Евгении Александровиче, очевидно, полагая, что его роль в случившемся главная. Кое-кто обвинял Нику, жалея ее. Основная ошибка всех авторов заключалась в том, что они рассматривали лишь две стороны – Евтушенко и Турбину, а была и третья сторона, разлучившая их навсегда.
Но сначала – о наиболее интересных, на мой взгляд, хотя и противоположных суждениях. В частности, Влад Васюхин, выступая в защиту Евтушенко, пишет: «Когда Ники не стало, нашлись охотники запустить в Евтушенко камнем: “возносил, пробивал, восхвалял, а потом бросил”. Припоминают ему какое-то “гадкое интервью”. Можно еще вспомнить затертую, но все равно прекрасную мысль из “Маленького принца” – про то, что мы отвечаем за тех, кого приручили. Как будто Нику, эту незаконную комету, клубок нервов, можно было приручить…
Ну что мог сделать тот же Евтушенко? Бывают случаи, когда не поможешь, как ни старайся. Можно посодействовать с публикацией стихов или с премией за них, но как поможешь с их рождением? А у Ники случилось именно это: она перестала писать стихи. Или стихи оставили ее. А то, что появлялось из-под ее пера, не выдерживало конкуренции: ей уже не делали скидок на возраст, на красивые глаза, на былые фанфары. Ее стихи (как и стихи вообще) оказались не нужны. Поэт в России больше не поэт».
А вот мнение самой Ники из ее интервью М. Назаренко: «Ребенком я писала взрослые стихи, все восхищались. Все, в принципе, было замечательно, винить и судить никого нельзя. Евгению Санычу Евтушенко большой поклон за все, что он для меня сделал. Но он, наверное, испугался, подумал: “Хватит с ней возиться, а вдруг она больше писать не будет?” Кому нужны чужие беды?»
