1997 год. Когда Ника находилась в реанимации после своего первого полета, Евтушенко дал интервью «Московскому комсомольцу». Журналистка сказала ему: «…речь в данном случае идет о ребенке, которого в восемь лет вознесли, подняли и сказали: “Весь мир – у твоих ног”, а потом – повернулись к нему спиной. Не каждый взрослый справится с подобным». На это последовал ответ: «Я за собой вины абсолютно не чувствую. Виноваты родители, которые за нее получали деньги и просили еще денег у меня. Она выступала, получала гонорары, а после этого ее мама еще и просила взаймы. Вот это было безнравственно. Они получали за нее денежные премии. Я уже сейчас не помню, сколько ей дали в Италии, что-то около двух-трех тысяч долларов. По тем временам (1985 г.) это были очень большие деньги. Я очень многим помогал, не отказываюсь помогать и сейчас»
[159].
1994 год. Когда Ника училась в Университете культуры, Алена Галич позвонила Евгению Евтушенко. Едва разговор коснулся Ники, он сказал: «Я вам сочувствую. Понимаете, Алена Александровна, я не буду никогда помогать Нике. Я сделал для нее все, но ее мама пыталась столько раз выудить у меня деньги, и столько раз ей это удавалось, что больше с этим семейством иметь дел я не хочу. Я вас очень уважаю, но примите мои соболезнования, что вы попали к таким людям». Галич начала объяснять ему: «Я занимаюсь девочкой, она у меня учится», – в ответ на что Евтушенко сказал: «Девочкой занимайтесь, но к ним не попадайтесь. Ребенок есть ребенок. Пусть она у вас учится, но с ними дел не имейте». «С ними» – он имел в виду Карпову и Майю.
От Загудаевой я узнал, что Луговская не в лучшее для Евтушенко время сказала: «Он заблудился в трех соснах». Под соснами подразумевались Карпова, Майя и Ника. Так сложилось, что Евтушенко хорошо знал их всех. Надо сказать, что Луговская умела несколькими словами, а иногда и одним словом очень точно охарактеризовать человека, ситуацию, событие. И, как правило, не ошибалась. Так было и в случае с Евтушенко. Что же за сосны, в которых заблудился известный поэт?
Первая «сосна» – Карпова, о ней рассказано выше.
Вторая «сосна» – Майя. Евтушенко, встречаясь с ней, прекрасно разобрался в том, что ее интересуют люди с достатком и положением в обществе, способные чем-то помочь. Евтушенко отвечал всем этим требованиям. Он помог Нике обрести известность, а вместе с ней заработать немалые деньги за публикации и выступления в Союзе и за рубежом, которые сам же пробивал и организовывал. Но Майе этого было мало. Она то ли считала, что он чем-то обязан ей и Нике, то ли что Нике недоплачивали, и беспардонно, как умела только она, выуживала у Евтушенко деньги. Я бы не утверждал это, если б, спустя полтора десятилетия, сам не попал в Майину ловушку. Еще на Садовой она мне рассказывала, что попросила Евтушенко одолжить ей две-три тысячи рублей то ли для обмена, то ли для покупки квартиры. Он пообещал дать деньги, но в назначенный день сам позвонил Майе и сказал, что их не даст, потому что хочет остаться с ней друзьями. Зная Майю, не сомневаюсь, что с подобной просьбой она обращалась к нему неоднократно. А Евгений Александрович понимал, что ей постоянно что-то будет нужно, тем более что Майя уже жила в Москве.
Наконец третья «сосна», точнее «сосенка» – Ника. Она была «виновна» в том, что тянулась к Евтушенко не только как к большому поэту, но и как к отцу, которого не знала. Не зря же он сказал Карповой, что Нике нужен отец, а он им не может быть. Вместе с тем, и об этом никто еще не писал, Евгений Александрович в какой-то мере на несколько лет заменил Никуше отца. Это подтвердила мне Карпова в 2003 году: «Никушенька, как каждый ребенок, нуждалась в мужском начале. Отсутствие отца у нее в общении с Евтушенко очень четко проявилось. Здесь чувства сплелись – восхищение им как мужчиной, как поэтом, как актером, плюс к этому еще и отсутствие папы. Первый раз я это говорю, но об этом я думала тоже. Это верно, так было».
Кроме того, зная Майю и Карпову, Евтушенко понимал, что яблоко от яблони далеко не падает, что у Ники переходной возраст и она обделена вниманием матери, а значит, больше и чаще будет обращаться к нему, что дальше все может усугубиться, и не хотел быть к этому причастным. К тому же Ника стихов уже не писала.
Вернемся к началу главы, где я предлагал читателям не спешить с обвинением Евтушенко или Турбиной в разрыве их отношений. Дело было не столько в Евгении Александровиче и Нике, сколько в ее близких – маме и бабушке. Все упомянутые причины ухода Евтушенко в сторону можно объединить в одну главную – семья Ники. Евтушенко не ожидал, что попадет в такую среду, от которой, как подсказывала ему интуиция, следовало дистанцироваться. Он боялся быть втянутым в эту семью, в этот, по словам Загудаевой, «нездоровый дом». Нездоровый – в прямом и переносном смысле. Жаль, конечно, Нику: ребенок привязался к нему, любил его, он сам этому способствовал, и права Карпова: мог бы хоть изредка позвонить и поинтересоваться судьбой девочки. Но он резко бросил ее, как бросают курить сильные мужчины: сегодня курил, а завтра – нет, и – навсегда.
Лера Загудаева так объяснила мне это: «Он с Никой расстался, потому что очень сложно быть зависимым от ее семьи, он устал от них, они обращались к нему за деньгами, а он говорил, что в долг не дает, они были все больны и любили лекарства. Он знал все о Майке от Луговской (там были нехорошие вещи), хотя до этого крутил с ней роман. Поэтому после Италии ему говорили, что он заблудился в трех соснах. К тому же у него в этот период свои дела тоже не очень шли».
«Они по-человечески не жили», – сказала мне Татьяна Барская. Евтушенко хотел жить по-человечески и отвернулся от Ники.
Интересный факт. Некая Лена, учившаяся в параллельном классе с Никой, в 1989 году уехала в США. Там она продолжила учебу в колледже, в котором Евгений Евтушенко преподавал предмет, называвшийся «Русские фильмы». Лена с ним говорила о Нике и утверждает, что та была одной из его любимиц. «Могу сказать, – свидетельствует Лена, – что он очень уважал ее как поэта и как человека. Евтушенко был о Нике очень высокого мнения». Эти слова относятся к периоду между 1990 и 1997 годами и лишний раз подтверждают, что расставание Евтушенко с Никой произошло не из-за нее, а по иной причине – негативного отношения поэта к ее семье.
И еще один момент. Если поверить, что Ника стихов не писала, то, возможно, Евтушенко понял это не сразу, а когда утвердился в таком мнении, резко порвал отношения с Никой, предполагая, что тайное может стать явным и это обернется против него.
Соломон Волков
[160], записавший в 2013 году на камеру 50-часовое интервью с Евгением Евтушенко, которое стало своего рода исповедью его в конце жизненного пути и легло в основу трехсерийного фильма, показанного по Первому каналу России в октябре того же года, сообщил, что Евтушенко ничего о Нике Турбиной ему не говорил. Вот так. По сути, двое суток Евгений Александрович вспоминал свою жизнь, а Ники словно в ней не было. Но зато в этом диалоге обнаружился любопытный факт. Оказывается, Берт Тодд хорошо знал Иосифа Бродского, и Евтушенко, будучи в США, просил своего друга организовать ему встречу с изгнанным к тому времени из страны будущим Нобелевским лауреатом, чтобы помириться с ним. Что было дальше – не является предметом рассмотрения в этой книге, важнее иное: я почти уверен, что именно Берт Тодд был инициатором встречи Бродского с Турбиной, и об этом его тоже просил Евтушенко, пытаясь через Нику, которую вывел в поэтический свет, протянуть ниточку к Иосифу Александровичу и напомнить ему о себе.
