В отличие от Ники Турбиной, у которой и в мыслях не было мстить Евтушенко, Светлана Лукина, героиня романа Марии Рыбаковой «Черновик человека»
[161] (в его основу положена судьба Ники Турбиной) на пляже засыпает песком дядю Жору, открывшего ее когда-то известного поэта Левченко (читай: дядю Женю Евтушенко), и при этом рассказывает ему обо всем, что она пережила с тех пор, как о ней забыли: «Холмик вдруг зашевелился. Тот, кто был под песком, вдруг задрожал, затрепыхался, попытался выбраться. Света села сверху на всякий случай, придавив его своим телом. Главное, чтобы поэт лицо из-под песка не сумел высунуть. Если песок ему рот и ноздри как следует забьет, то очень скоро это колыхание кончится. В прошлом году на пляже был случай – двое алкоголиков случайно похоронили живьем пьяную подругу. Все, что я делаю, уже где-то было, думает Света, я же только раскрученная звездочка без особых талантов, подражательница, пустомеля».
Такой жестокий финал книги. Упоминаю о ней потому, что интерес к судьбе Ники Турбиной не ослабевает. К тому же автор, не изучавший жизнь Ники, в отдельных местах проявляет удивительную интуицию, объясняя причины изломов судьбы своей героини. В двух словах «Черновик человека» – это история о том, как трудно пережить славу и снова найти себя.
Конечно, мне очень хотелось поговорить с Евтушенко о Нике, в крайнем случае, чтобы он написал хоть несколько строк для этой книги. Вместе с тем я понимал, что такая тема для него давно стала табу. И все же я не раз беспокоил Евгения Александровича письмами и звонками в Переделкино и в Америку. Все – безрезультатно. Лишь однажды – это было 1 сентября 2015 года – мне удалось дозвониться до него в Переделкино. Трубку взял сам Евтушенко. «Добрый день. Евгений Александрович», – сказал я. «А кто это?» – настороженно спросил он. Я представился. Он то ли не расслышал, то ли сделал вид, что не расслышал и уже испуганно дважды переспросил: «А кто это? А кто это?» – «Это Ратнер из Днепропетровска, мы с вами встречались». – «А, помню, давно это было, – сказал он, – я только что из больницы, не могу говорить». И положил трубку. Говорил он еле-еле, голос был, как у тяжело больного человека. Я представил, что было бы, если б я ему в этот момент задал какой-то вопрос о Нике. Да он, если б и здоров был, в лучшем случае не ответил. Вместе с тем я уверен, что Евтушенко знал, о ком пойдет речь, так как читал мои письма и понимал, чем я могу поинтересоваться. А ведь мне, по большому счету, хотелось задать ему всего один вопрос, о котором читатели узнают в конце книги (см. гл. 15, ч. III).
18 августа 2014 года Александр Павлов опубликовал в Интернете «примечательный трехстраничный машинописный текст» Карповой «во исполнение ее воли». На обороте первой страницы – собственноручная приписка-разъяснение автора:
Это письмо было написано мной в 1990 г. в Америку Берту Тодду (Todd Bert, друг Е. А. Евтушенко).
Письмо не было отослано, т. к. записная книжка со всеми адресами мной утеряна. Его можно поместить в Интернет.
КАРПОВА, 6. 09. 2011 г., г. Ялта.
Вот уже несколько лет я собираюсь Вам написать письмо. Всегда это было трудно для меня – объяснить всю трагическую ситуацию, которая сплелась вокруг Никуши, невозможно, выглядело всё абсурдом, парадоксом, до сих пор непонятной для меня ситуацией.
1. Евгений Александрович не пожелал встретиться с Н. Она ждала его шесть лет. Страдала, переносила, как могла, – вешалась, резалась, травилась и прочее. Ей трудно было что-то объяснить, тем более что я сама до сих пор не разберусь, да при чём в Никушиной ситуации я, т. е. бабушка, или её мама. Когда спустя несколько лет я позвонила Е. А. и сказала, что Н. нужно помочь, она одна, мать не способна ничего сделать, Н. нужно только слово, поддержка элементарным вниманием, Е. А. в очень напряжённой форме сказал мне, что он нас сделал богатыми, что Майя занимала у него деньги (или хотела занять – я так и не поняла), и в результате бросил трубку.
2. Я неоднократно анализировала эту ситуацию. В первый день приезда из США Е.А. пришёл к нашим знакомым в Москве, где мы остановились, и сказал, что он хотел бы купить для своего друга Межирова тот телевизор, который Вы, дорогой, будучи очень больным, по существу тащили на своих руках в аэропорт. Я, как чёрт меня попутал, должна была этот телевизор подарить Е. А., а я отказала ему и подарила врачу, который восемь лет бесплатно лечил Никушу от астмы. Господи, зачем я это сделала, ума не приложу. Я уже через короткое время раскаивалась, но поезд ушёл…
Затем, когда мы были в Италии, Е. А. сказал, что на оставшиеся от поездки деньги он лучше купит для Н. кольцо, и это кольцо передал мне уже позже. По-моему, в Москве. Честно сказать, я помню, что он мне его дал в руки, а что было дальше с этим кольцом, не помню. Я не помню, куда я его положила, а вспомнила о нём спустя какое-то время, но найти его не смогла. Поверьте, что это было так. А что ещё? Что явилось основанием для Е. А. нашего богатства?
3. Может быть, наше пребывание в Нью-Йорке было недостойным, что-то мы сделали не так. Наверное, так оно и было. Потому что США на нас произвели шоковое впечатление. Да это и не могло быть иным. Из средневековья попадаешь в фантастическую страну.
4. В течение двух лет мы пытались отправить учиться Н. в Бостон, но всё было тщетно. Н. Б. (одна из американских организаторов поездки Ники Турбиной в США. – А. Р.) не захотела принять в этом участия – значит, были причины. Значит, Н. не пришлась ко двору. А местные власти отправляли за рубеж своих детей.
5. Я могу понять, что, возможно, я вела себя как идиотка, но пр чём здесь Ника? В это время в нашей стране началась перестройка, люди бросились за наживой, властью и прочей духовной потерей, что мы не приняли тогда и не принимаем сейчас.
У Н. это время совпало с возрастной лихорадкой. Эмоционально возбуждённая, неуравновешенная, она ускользала из-под контроля. К слову “контроля” я не могу отнестись однозначно по отношению к ней. Она была трудной. В то же время – одинокой; естественно, ей нужен был “проводник”, т. к. она была и осталась “слепым стариком” (если ещё помните её стихи).
У неё было глубокое и упорное непонимание реальной жизни. Она решила, что ей надо быть в бытовой жизни “такой, как все”. Она осталась одна, и с жизнью, которая захлестнула нашу страну, не справилась. Она была переполнена обидой и неверием: “Как это так, почему мои стихи здесь, в родной стране, никому не нужны? Почему за столько лет мне никто не позвонил, не поинтересовался, жива ли я? Значит, мои стихи были пустотой. Значит, кому-то было нужно создать бум вокруг меня, как говорящей обезьянки, не задумываясь, какова обратная сторона всех этих поездок на фоне ребёнка, не понимая, что мои эмоции не обросли ещё кожей бегемота”. В результате этих настроений она написала стихотворение, посвящённое Е.А. Я посылаю его Вам.
