Рассказывает Людмила Карпова: «Я в то время оказалась в Москве – привезла продукты, так как в столичных магазинах пустовали полки. И вдруг нам сообщают, что приехал из Швейцарии профессор, которому необходимо увидеть Никушу, потому что он лечит своих больных ее стихами, что будет выступать в МГУ перед профессиональной аудиторией и хочет, чтобы она там прочитала несколько стихотворений, а он расскажет, как эти стихи положительно действуют на больных.
Мы, конечно, очень обрадовались, что появился хоть один человек, который так прекрасно отозвался о стихах Никуши и которому она нужна. Она тоже обрадовалась. Первая встреча с Джованни состоялась в гостинице. У него был шикарный номер, в котором глаза разбегались от всевозможных угощений. С нами был переводчик, сотрудник КГБ
[179]. Тогда, в номере, Джованни сказал, что очень бы хотел, чтобы Ника приехала и поработала у него. Он весь сверкал: дорогие запонки, кольца. Сам был маленький, худенький, прекрасно одет, в бабочке, и хорошо выглядел на свои годы. Я думала, что ему под 70.
Прежде всего, Джованни попросил, чтобы Ника выступила вместе с ним в Московском университете. Мы согласились. Через два дня я, Ника и дочь Леры Загудаевой Алена, знавшая французский язык, на котором говорил Джованни, пришли на эту встречу, проходившую в большой аудитории. Там он провел мастер-класс для психотерапевтов и невропатологов, а в конце и пригласил выступить Нику. Она прочитала стихи, потом зал прослушал ее пластинку, но все это прошло мимо наших врачей».
Г. Болгарин: Потом я стал замечать, что интересы господина Мастропаоло несколько выходят за рамки его визита. У него был список людей, с которыми он хотел бы познакомиться и войти в контакт. Среди них были две интересующие Вас фигуры: Гагик Назлоян и Ника Турбина. Это была его настоятельная просьба, так как он собирался осенью провести в Лозанне семинар с участием Ники, на который хочет пригласить известных людей из Европы и Центральной Америки.
Мы поехали к Назлояну, который каким-то образом был предупрежден. Он принял нас с армянской щедростью и гостеприимством, показал свою мастерскую. Впервые, это очень важно, я заметил одну деталь в поведении Мастропаоло. Когда мы были у Назлояна, присутствовала его жена и ее младшая сестра Марина. Ей было 18 лет. Худенькая, яркая армянка, в тельняшечке, с девичьей, высоко стоящей грудью, пышущая юностью. Я увидел, что Мастропаоло, бросив все свои интересы, просто начал, как говорится, пускать розовые слюни. Это было что-то неуемное. Он ходил, спрашивал, как ее зовут, повторяя ее имя: «Марина, Марина…», все время пытался девочку зацепить. Она страшно краснела, вспыхивала. Ну, тогда приняли его за причудливого старика – ведь он вел себя в рамках приличия. И все-таки, заметив нездоровый блеск в его глазах, я сразу отметил: «О, дядя, а ты любишь-то мясо молоденькое пожевать».
Перед отъездом на прощальном банкете Мастропаоло отвел меня в сторону и сказал: «Я тебя лично приглашаю быть моим гостем, оплачý твою поездку и умоляю – привези мне Марину». – «В каком качестве?» – «Привези мне Марину». Я долго размышлял, не лезу ли я в какую-то смежную область, которая далека от меня по нравственным категориям.
Однажды секретарь сообщила, что звонила мать молодой поэтессы Ники Турбиной и спрашивала, как можно со мной увидеться. Потом она перезвонила мне, представилась и сказала: «Вы можете мою дочь повезти в Швейцарию? Она получила приглашение от доктора Джованни Мастропаоло, который вас хорошо знает. Он пригласил ее на семинар, но у нас нет денег и мы не можем ее отправить». Помню, что разговор наш носил взбудораженный характер. Я ей сказал, что не могу сразу ответить. Узнал, сколько лет девочке, и спросил: «У нее есть паспорт?» – «Ничего нет, надо все сделать». Я посоветовался с коллегами, позвонил кое-куда, поинтересовался у Гальперина, что это за семинар. Он сказал, что мероприятие действительно будет серьезное, на него пригласили послов разных стран в Женеве. А тем временем меня донимала звонками эта Майя. Я ей сказал, что все можно сделать, только вышлите данные девочки. Она прислала копию свидетельства о рождении. Мы быстренько сделали Нике паспорт, благо у нас в МИДе проблем не было, и назначили время поездки. Естественно, купили билет на самолет. Я помню, что был еще такой разговор: «Она едет в Швейцарию, а ей нечего одеть». Тогда еще были рынки, Майя сообщила размер одежды Ники, и наша бухгалтерша купила ей брюки и свитер.
Мы вылетали в Женеву рано утром. Нику подвезли на такси к моему дому. Я увидел девочку, довольно своеобразную, немножко своенравную, такую, я бы сказал, набычившуюся, испуганную, с достаточно детским выражением лица, которая демонстрировала свою бедность. Видно, это был такой метод или диктат мамы. Она была со старой облезшей сумкой, в которой, судя по весу, было что-то совсем легкое. Я ей дал пакет с вещами, и она в подъезде переоделась, потому что на ней были если не лохмотья, то нечто вообще непотребное. Мама с ней довольно холодно попрощалась и сказала мне: «Я вам ее доверяю, и делайте с ней, что считаете нужным».
В самолете Ника, когда принесли нам поесть, спрашивает у меня: «А можно что-нибудь выпить?» Я говорю: «Можно. А что бы ты хотела?» – «Все что угодно – водку, вино». И вот тут мне предстал взрослый ребенок. Естественно, перед тем как Нику туда везти, я прочитал ее стихи. Кроме несомненного поэтического дара, эти стихи еще не имели ни стиля, ни определенной тематики, ни человеческого заряда, который мог бы привлечь меня как человека обожающего и восхищающегося поэзией в любом ее проявлении. Но я понимал, что это одаренная девочка. Так вот эта одаренная девочка выпила чуть ли не 200 граммов водки и оставалась при этом достаточно раскованной.
Первое впечатление было не в пользу Ники. Она не вызывала у меня сочувствия, отеческого сопричастия. Я понял, что имею дело с диковатой натурой, которая сильно обижена и уязвлена, с одной стороны, а с другой – обладает определенным даром, заставляющим ее пронзительно ощущать волнения, которые происходят в жизни. Я ее спрашивал о каких-то поэтических вещах. Она неохотно об этом говорила. То, что составляло ее творчество, не было предметом разговора со мной даже как с интервьюером, даже как с искусствоведом (я по специальности своей – искусствовед).
Итак, мы прилетели в Женеву, где началось самое интересное. Нас встретила машина, и мы поехали в Лозанну. Там в тот же день вечером должен был состояться семинар. Нас встретил у порога Мастропаоло, в красном пиджаке, напомаженный. Он был чрезвычайно рад, стал обнимать Нику. Там был и переводчик, и какие-то мамки, которым он поручил, чтобы они девочку причесали, одели и подготовили к семинару. Потом спросил у меня: «Где ее багаж?» Я ему говорю: «Да ничего нет, только вот эта сумка». Хочу заметить, что Ника ему очень понравилась. Это я уже потом понял, что он на нее положил глаз еще в Москве.
Мы были в доме Мастропаоло. Он произвел сильное впечатление, но не положительное. Там было все что угодно: какие-то фонтанчики, висюльки, шары, мебель совершенно разных эпох и стилей, то есть наворочено все – от ампира до цыганщины. Там даже негде было присесть – какие-то банкетки, стульчики, скамеечки, все с бархатом и золочением; прямо из гостиной большая стеклянная дверь вела в сауну. Я понял, что Мастропаоло человек своеобразный, чтобы не сказать – чудак. Единственно, что было безоговорочно, – это потрясающий вид из панорамного окна на Женевское озеро.
