А я удивлялся: чтó подтолкнуло Нику к написанию такого стихотворения:
Наговори мне целую кассету
Веселых слов
И уезжай опять.
Я буду вспоминать тебя и лето,
Ведь только клавишу нажать…
«Ника нуждалась в чьем-то внимании, особенно мужском, – вспоминала Карпова. – Был у нас такой местный поэт Леонард Кондрашенко
[27], он был талантлив, но подхалим и предан компартии
[28]. Вместе с тем Никуше уделял много внимания, ездил с ней и Майкой в сторону Симферополя к так называемому Белому камню. У него там был друг, который имел своих лошадей и учил Нику верховой езде. А когда она выросла, то боялась сесть на лошадь, говорила: “Земля подо мной качается”. Тогда же и возникло стихотворение “Лошади в поле”:
Лошади в поле,
Трава высока.
Лошади в поле
Под утренним светом.
Быстро росинки бегут до рассвета,
Надо успеть напоить всю траву.
Лошади в поле,
Цокот копыт.
Тихое ржанье,
Шуршанье поводьев.
Солнце, как шар,
Отплыв от земли,
Теплые пальцы
К гривам подносит.
Лошади с поля уйдут,
Но до ночи
В травах примятых
Останутся точки
От конских копыт.
Конечно, многие сомневались в том, что Ника пишет стихи. Даже нет смысла упоминать авторов бесчисленных статей, считавших, что без руки взрослого здесь не обошлось. Подозрение в первую очередь падало на дедушку, профессионального поэта, известного не только в Крыму. Да и как было не сомневаться, если стихи Ники кричали о страданиях, противоестественных ребенку?! Приведу в качестве примера первое впечатление Влада Васюхина от прочтения Никиных стихов: «Восьмилетний поэт с трагическим, абсолютно недетским мировоззрением. И первая реакция – автор пережил все: горечь любви, боль расставания и потерь, смертельную тоску. От стихов – озноб. В них – тяжесть дня, сумрачные леса, крик, раненая птица, волчьи тропы… Не верили, что девочка пишет сама»
[29].
Но есть иные доказательства в пользу Ники, и они гораздо весомее. Прежде всего, упомяну о приезде в Ялту корреспондента «Комсомольской правды» В. Николаевой, которая за время общения с Никой убедилась, что стихи пишет именно она (см. гл. 7).
Хочу привести еще одно свидетельство очевидца: «Когда я увидел тетрадки Ники, исписанные ее крупным детским почерком, – пишет Эдмунд Иодковский,, – отпали последние сомнения насчет стопроцентности Никиного авторства, что ли. (Скептики ведь нашептывали: “А сама ли она? Не взрослые ли пишут, поправляют, редактируют? Девочка-то из писательской семьи…)»
[30]. Лучше всего на эти вопросы ответила сама Ника в стихотворении «Не я пишу свои стихи?», упомянутом в части III книги. Оно стало прекрасным ответом всем «фомам неверующим», кто отрицал ее талант из чувства зависти и кипел от злобы. Еще бы: девчушка-кроха, еще не умевшая писать, сочиняет стихи, которым позавидовали бы взрослые поэты.
Кстати, поводом для написания этого стихотворения послужил реальный эпизод, описанный Карповой в ее пьесе «Ника»
[31]. Возвращаясь из школы, девочка пробегает мимо сидящих на скамейке двух женщин. Одна из них подскакивает к Нике, хватает ее за руку, и портфель падает на землю. «Вот она, сучка маленькая! – кричит женщина. – Видите ли, стишки пишет. Я сама могу мешок таких написать. Да не ты пишешь стихи! Не ты! Ишь, славы захотела…» Чтобы узнать дальнейшее, отсылаю читателей к упомянутой пьесе.
«Откуда вражда к ребенку, который, подобно мальчику из сказки о голом короле, ничем и ни перед кем еще не успел провиниться? – возмущается писатель Николай Тарасенко. – Злоба чаще всего возникает из неразвитости нравственного начала. Тут сдачи не дашь. Закричать? Пожаловаться? А что толку? И на все случаи жизни дитя-поэт избирает свою защиту стихотворением “Хочу добра”:
Как часто
Я ловлю косые взгляды.
И колкие слова
Как стрелы
Вонзаются в меня.
Я вас прошу – послушайте!
Не надо
Губить во мне
Минуты детских снов.
Так невелик мой день,
Я так хочу добра
Всем, и даже тем,
Кто целится в меня»
[32].
Все продолжалось как обычно: днем Ника учится, а ночью постоянно ожидает звук и не спит. Шесть ее стихотворений были связаны с бессонницей, в частности «Я ночь люблю за одиночество…», «Я закрываю день ресницами…», «Не спится мне…» и другие. Рождаются новые стихи, которые записывает Майя. Она, по словам Карповой, тяжело болеет и не работает. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: «Если б Майя работала, – сказала Карпова, – мы бы Никиных стихов не знали – никто бы их не записывал». Но ведь Ника диктовала стихи по ночам, а днем Майя могла работать. Карпова явно пыталась оправдать безделье дочери ее болезнью, о которой никто из тех, с кем я встречался, не упоминал. По крайней мере, можно утверждать, что до переезда в Москву в 1988 году никаких заметных проявлений какого-либо недуга у Майи не было.
«Нике надо было всю ночь говорить, – продолжала Карпова, – Майя дарила вещи ее соученикам, чтобы они ее по ночам слушали. Нике нужно было высказаться. Они уже засыпали, а она что-то рассказывала и засыпала только к утру, когда надо было идти в школу. Кроме “косы”, которую она плела, ее также успокаивала соска. Она ее называла “нюня”, носила всегда с собой и сосала до 12−13 лет, когда нервничала. “Нюня” была с Никой в Италии и в Америке».
Ника была крещеная. О том, как ее крестили, рассказала ее крестная Лера Загудаева: «Это произошло стихийно. Был конец лета. Мой шеф в МГУ был очень верующим человеком. Он читал Никушину книгу “Черновик” и предложил ее покрестить. Как раз они с Майей приехали в Москву и остановились у Луговской
[33]. Нике было не больше девяти-десяти лет
[34]. Майка спокойно отреагировала на это предложение и сказала: “Давайте”. А у шефа был друг, океанолог, тоже верующий. Его уволили с работы, и он работал дьячком в церкви в подмосковном местечке Беседы.
