Такое не умещается в голове: мать, зная, какая трагедия случилась с дочерью, намного позже приезжает к ней, пропивает деньги, оставленные на ее лечение, и совращает парня, с которым дочь жила и из-за которого пострадала. Кем нужно быть, чтобы позволить себе такое?! С этих пор их и без того непростые отношения усложнились. Достаточно сказать, что Ника начала маму называть Майкой. Удивительно, но когда Ника лежала в больнице, Майя практически «висела у нее на шее», ей надо было на что-то жить. Она же не с деньгами приехала, а за ними, благо многие из навещавших Нику приходили не с пустыми руками. А церемониться было не в духе Майи.
Но это еще не все. Оксана Барциц пишет: «В Ялте на имя бабушки был открыт счет, куда все желающие могли отправить деньги». Это подтверждает Андрей Архангельский, который в упомянутой выше статье даже указывает название банка и номер расчетного счета. Те же реквизиты приведены Лидией Фроловой в упомянутой ранее ее статье. Кроме того, по свидетельству Елены Авдеевой, деньги собирали в Ялте в школе № 12, где училась Ника, а ее одноклассники даже ездили в Москву сдавать для нее кровь. Карпова при встрече со мной все отрицала. Нетрудно догадаться, почему: всеми поступавшими деньгами распоряжалась Майя, которая их благополучно потратила еще до поездки в Москву. О тех, кто действительно помог, написано выше. А Полина Молоткова рассказывает, будто Галич договорилась со специализированной американской клиникой о госпитализации туда Ники на три месяца для серьезного стационарного лечения ее психики, но когда согласие из-за океана было получено, Майя внезапно увезла дочь в Ялту. Никогда от Майи и Карповой подобного не слышал.
Рассказывает Алена Галич: «В то время когда Ника лежала в больнице, я узнала, что существуют реабилитационные центры, в котором человека можно продержать довольно долго, около года, до излечения. Ника молодая, потратить на восстановление год жизни для нее не страшно. Правда, для этого нужны были большие деньги, которые обещал дать один центр (подмосковная больница для высокопоставленных алкоголиков. Поскольку лечение там платное, а Ника не была членом Литфонда, то договорились, что ему будет переводить деньги Международный центр помощи литераторам, а уже он – больнице. – А.Р.). Но эта история ничем не закончилась, потому что Майя взяла и увезла Нику в Ялту». Оправдывая свой поступок, Майя якобы напоследок бросила: «Моя дочь не алкоголичка».
Вместе с тем Минина утверждает, что Ника никуда не поехала, а осталась в Москве, но отказалась от всех контактов, чтобы никто не знал, где она, и ее не тревожили. А о случившемся с ней написала: «Однажды я уже со смертью встретилась, когда с балкона в бездну сорвалась. То был миг боли и желанья. Затем прекрасное озарение светом».
После первого полета Ника, по словам Постникова, рассорилась с Галич. Причину размолвки прояснила Алена Александровна: «Нику надо было хорошо подлечить. Когда я ей сказала об этом после первого падения, она со мной какое-то время даже не разговаривала».
От падения тело Ники было в шрамах, которые на руках она прикрывала рукавами одежды или широкими браслетами. Об этом она писала: «Жизнь продолжалась… / Улыбки белоснежного фарфора / Меня встречали, / Пальцы щекотали нежные места / На теле, изуродованном мною».
Ника мечтала о пластической операции, но понимала, что из-за безденежья это нереально. Такой же нереальной стала и мечта об актерстве. Стихи не писались, все мысли были о выживании. Родные помочь не могли, сами нуждались. Что касается друзей, то о них лучше, чем она сама, не скажешь: «Я всегда жила жизнью так называемых друзей – их у меня не было. Да и сейчас я одна». А одной жить она боялась. Завела собаку и двух кошек. «Жизнь, – писала она, – научила мизерному счастью: собака встречает визгом, кошки клубочком уткнулись в шею. Какая радость просто жить! Нет, не хочу умирать!»
«Не знаю, – утверждает Минина, – или это такая защита организма у нее, но она была безумно сильным человеком. Это сразу бросалось в глаза и поражало. Если у тебя случилась беда, она могла развести ее руками, щелчком – и ничего нет».
«Ника рассказывала, – вспоминает Борсюк, – как много думала о том, что с балкона сиганула, когда прочитала книгу Чхартишвили “Писатель и самоубийство”
[226]. Она тогда поняла, почему это сделала. Я по ее совету купил эту книжку, прочитал, но не знаю, какая мысль оттуда ее поразила».
К тому времени Ника поняла, что единственная радость, которую она может ждать от жизни, – простое женское счастье. Она словно предвидела его, как и многое в своей судьбе: «…Нет ничего постыдного в том, – призналась она Екатерине Григорьевой, – что и женское счастье – это дом, дети, тепло и даже кухня… В природе есть женщины, которые не совсем женщины. Я имею в виду не физически, конечно же. Вот я из них. И поэтому у меня такого женского счастья не будет, хотя я этого очень хочу. Серьезно хочу и не стесняюсь этого. Я хочу накормить любимого человека, и чтобы в комнате плакал ребенок. И чтобы ему было вкусно, любимому человеку, а ребенка пойти и перепеленать. И я буду счастлива. Я могла бы сказать: “Нет, нет, еще рано, до тридцати – карьера, я хочу писать стихи и работать, потому что я – поэт”. Но женского счастья я хочу, потому что я – Женщина».
Материнство наравне с любовью – основные составляющие женского счастья. «Я не знаю, дружила ли Ника с детьми, когда была ребенком, – говорит Минина, – но знаю, что она очень не хотела иметь детей. Я думаю, это связано с ее мамой. Она говорила: “Я не хочу, чтобы мой ребенок вырос таким же несчастливым, как я”».
Впрочем, Ника сама разъяснила это: за полгода до ухода, в интервью Михаилу Назаренко, на вопрос: «Почему ты не сможешь рожать детей?» – она ответила: «Родить, конечно, можно. Эгоизм мой будет удовлетворен. А дальше что? Чтобы родить ребенка, нужно нести за него полную ответственность и знать, что ты посвятишь ему все, что возможно, и не только в мечтах, а реально… Я бы не хотела, чтобы у моего ребенка было такое детство, как у меня (я не имею в виду поэзию, славу)».
В том же интервью она сказала: «Я уверена, что у меня не будет внуков, так же как и детей. По крайней мере, в очень ближайшем будущем, и в очень не ближайшем тоже. Я боюсь, что не доживу до того момента, когда захочу рожать». Ирина Герасимова так комментирует слова Ники: «Не могла она… совершить, по ее словам, опрометчивый, эгоистичный поступок: зная свою горькую судьбу и будучи сама с детства травмирована отношениями в семье, дать жизнь другому существу. Это мотив нерождения был предсказан ею в одном из ранних стихотворений»
[227].
Не будем ходить вокруг да около. Все перечисленные выше причины, из-за которых Ника зажгла красный свет своему материнству, конечно же, верны, но в них звучит недоговоренность, которая заключается в том, что Ника больше всего боялась передать ребенку гены своей матери. Об этом надо было давно сказать, но лучше позже, чем никогда. В справедливости этого суждения читатели будут убеждаться с каждой последующей страницей этой книги.
