Алби штудировал все армейские уставы, какие только мог найти, и заставлял Лео присылать ему каждый выпуск их дивизионной газеты «Тропик лайтнинг ньюз». Алби запросто мог стать официальным историографом полка, в котором служил Лео, так как знал о 27-й дивизии все: в скольких кампаниях она участвовала, начиная с испано-американской войны, сколько жертв понесла в первую мировую и за что ее солдат прозвали волкодавами. Лео прислал для Алби с Нью-Джорджии японский флаг, и тот повесил его над кроватью. Еще Лео добыл у убитого японского офицера короткий самурайский меч с рукоятью из слоновой кости, и теперь этот меч занимал почетное место рядом с флагом.
Алби требовал от Лео, чтобы тот писал каждую неделю. А когда однажды от брата три недели не было ни строчки и мать хотела телеграфировать в Военное ведомство, Алби ее отговорил:
— Не волнуйся, мам, Лео, наверное, выполняет секретное задание. Он напишет, как только сможет.
Однажды утром почтальон принес Алби письмо от брата, и он сломя голову скатился по лестнице и чуть не располовинил бланк от нетерпения.
— Алби, — взмолилась мать. — Не повреди письмо.
Выяснилось, что Алби был прав. Взвод Лео принимал участие в секретном контрнаступлении, в результате которого был отбит остров неподалеку от Лусона. Алби стукнул кулачком в грудь.
— Я знал, наш Лео не подведет!
Он сорвал со стены меч и размахивал им перед японским флагом.
— Банзай! — вопил он. — Банзай! Вот погодите, мы с Лео до вас доберемся. Загоним желтопузых обратно в их Токио!
Мама, прижимая ладони к щекам, качала головой:
— Сол, прошу, забери у него нож.
Я бегал по комнате и якобы передавал донесения по рации.
— Аризона, я Техас. Что слышно о Неваде?
— Два идиота, — бросила мама и ушла.
Я подкинул письмо в воздух и вдруг заметил, что в конверте еще что-то лежит.
— Ал, что это?
Алби повесил меч обратно.
— Ха, — сказал он, — обычная японская брошюрка с пропагандой.
Мы уселись на кровать и принялись читать.
— Прощайте, американские солдаты!
Вы еще живы? Удивительно! А знаете ли вы, что ждет вас на Филиппинах? МОГИЛА! Где именно она находится, я вам не скажу, но совершенно определенно где-то на Филиппинах рано или поздно, тут или там, вы ее обретете. Сегодня? Завтра? Кто знает!
— Ага, спешим и падаем! — вставил Алби.
— В мире есть только две реальные вещи. ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ. И разница между ЖИЗНЬЮ и СМЕРТЬЮ колоссальна. На мертвого нельзя положиться; с мертвым нельзя водить дружбу; живому с мертвым ни поговорить, ни пообщаться. Если вы упорствуете в своем продвижении на запад, мы (то есть все живущие) вынуждены с вами попрощаться и забыть о вас, потому что нам, живущим, есть чем заняться вместо того, чтобы возиться с мертвецами.
Итак, командиры и солдаты, я с сожалением с вами прощаюсь. Сегодня вы еще среди живых, а завтра — среди мертвых. Так что еще раз — прощайте, американские солдаты!.. Прощайте!.. Прощайте!..
До начала войны Лео преподавал биологию в средней школе Джеймса Монро. Профессию эту сочли «полезной», так что призыву Лео не подлежал. Но когда Германия объявила войну Соединенным Штатам, он пошел и записался добровольцем. Брат не любил насилия, он отродясь ни с кем не дрался, но теперь он жаждал уничтожить всех немецких солдат до единого.
«Мы примыкаем штыки и тренируемся на чучелах, подвешенных на железном рельсе, — писал Лео из лагеря „Килмер“ в Нью-Джерси, — сержант покрикивает: „Коли, коли“, и я, стиснув зубы, наношу удары по чучелу, и его соломенные кишки разлетаются окрест. Дай срок, и я научусь всей душой ненавидеть. Ма, я не дурак. И знаю, что многие — и с той, и с нашей стороны — наживаются на войне, что правители пускают в расход живых людей и предают других, лишь бы самим уцелеть, и все равно я хочу сражаться. Слишком много гитлеров стало в мире. И хотя бы от одного я попробую нас избавить».
Когда Лео окончил курс базовой боевой подготовки, его на несколько дней отпустили на побывку. Раньше ему не доводилось держать в руках оружие. Зрение у него было никудышное, сказались годы сидения за микроскопом; несмотря на это, он ухитрился получить медаль за меткость и дал Алби ее поносить. Алби — ему на тот момент стукнуло четырнадцать — маршировал с ней взад-вперед по всему кварталу. Айки Бендельсон шипел и обзывал его гитлеренком, Алби гонялся за ним с палкой, и медаль подпрыгивала у него на груди. Лео водил нас с Алби в Бронкс-парк, и там старшеклассницы, сплошь с длинными волосами и в белых носочках, распевали «Ты под яблоней не сиди» и махали Лео из-за его военной формы. Алби шагал по парку руки в брюки и бормотал под нос:
— Мы им покажем. Я и Лео. Пусть даже десять охранников не отходят от Гитлера ни на шаг.
Лео купил мне большой пакет арахиса и сладкого попкорна, и мы кормили слонов и кенгуру. Алби подскочил к вольеру с львами и рычал на них. Насилу Лео его оттуда отволок. Потом мы зашли в магазин сладостей, и Лео вручил мне мороженое с фруктами и орехами, политое горячей сливочной помадкой. Помадка липла к губам, и Лео дразнил меня Самбо-негритенком. За все время прогулки Алби ни разу не засмеялся. Лео ткнул в медаль у него на груди.
— Плечи распрями, солдат. Подбородок выше. Живот втянуть.
При слове «солдат» Алби навострил уши и стал одну за другой четко выполнять команды.
— Тебя, солдат, это тоже касается, — гаркнул Лео, поворачиваясь ко мне, и я сразу подтянулся.
Под счет Лео: раз-два, раз-два — мы промаршировали к выходу.
Стариковское личико Алби сияло — ну Ганга Дин
[56], да и только.
Той ночью мы помогали Лео укладывать вещмешок. Мама металась взад-вперед и плакала.
— Лео, будь осторожен.
Она проклинала Гитлера, Муссолини, Амана
[57] (Пурим был ее любимым праздником!), а заодно и Тодзио.
— Сара, — и отец с укором указал на меня, — разве можно говорить такое при Соле?
— Пусть знает, — горестно возразила мать, — пусть знает врагов нашего народа!
Ехать Лео надо было ночью, и мы тоже не ложились. Отец в шелковом халате, с поникшей головой и отвисшим брюшком смотрелся пародией на царя Соломона.
— Лео, — обратился он, — прошу лишь об одном: будь менч.
Он подергал за кисти на поясе и воздел руку:
— Покажи этому усатому недомерку и его головорезам, покажи им, как Давид расправился с Голиафом!
