– Ничего страшного, – успокоил магистр совесть де Сент-Омера. – Халиф багдадский прислал Карлу Великому белого слона тоже в единственном числе. Он стал для императора талисманом, с ним Карл победил во многих битвах, слон попал в древние хроники вместе с описаниями восхождения на трон королей и кончины их. А бродило бы по земле франков десятка два слонов, и эти животные перестали бы удивлять людей.
– Как видишь, магистр, торговлю вести с ними весьма выгодно. Единственное неудобство – огромное расстояние. Но когда знаешь цель, то и плыть к ней легче.
– Ты хочешь повторить свое путешествие?
– Конечно. Я слишком мало всего увидел в той стране. И главное, я не успел достаточно хорошо выучить язык того доброго народа, чтобы рассказать об Иисусе Христе.
– Ты бы мог остаться на больший срок. Никто не торопил с возвращением, – заметил Гуго де Пейн.
– Я хотел остаться еще на два месяца, но какая-то неизвестная болезнь появилась в тех краях. И если местные жители только некоторое время чувствовали себя плохо, а затем выздоравливали, то многие наши заболевшие братья отправлялись в могилу. Если бы мы продолжили знакомство с неизвестным миром, то не осталось бы людей, способных поставить паруса. Никто бы не вернулся назад, и ты бы не узнал о существовании другой жизни на земле.
– А есть что-то похожее у нас и на той земле?
– Прежде всего, я бы назвал сахарный тростник, – произнес де Сент-Омер после некоторых раздумий. – Из него добывают сладкий сок точно так же, как в Палестине. Еще там я подумал о тростнике, потому что это растение совсем неизвестно ни в Италии, ни на земле франков.
– Возможно, его доставили в Палестину корабли Соломона, – согласился Гуго де Пейн с невысказанным предположением собеседника.
– Но более всего меня удивило то, что у тамошних жителей я несколько раз встречал наш самый главный христианский символ.
– Крест? – не слишком удивился магистр.
– Да! И его точно не могли завезти туда корабли Соломона.
– Дорогой Годфруа, я понимаю, что ты связываешь крест с Иисусом Христом. Отчасти потому, что в наше время подобным бесчеловечным способом не принято расправляться с людьми. Но до прихода Спасителя подобный вид казни был широко распространен в мире. Так римляне расправлялись с мятежными рабами, а карфагеняне казнили на кресте военачальников, проигравших сражение. Кстати, карфагеняне и их предки – финикийцы – были прекрасными мореплавателями. Думаю, они могли побывать там, откуда ты возвратился.
– Все так… возможно, и этот народ использовал крест, как орудие казни, – как-то нехотя согласился Годфруа де Сент-Омер. – Но тогда зачем вышивать на одежде кресты. Мы ведь не украшаем свои плащи виселицей и петлей – то есть самыми позорными орудиями казни. Для них крест являлся бы тем же.
– Больше ты не увидел ничего, что бы напоминало там о нашем мире? Вас, насколько я понял, встретили как богов.
– Все говорило о том, что мы были первыми белыми людьми на этой земле. Но у одной женщины я увидел серебряный крестик с распятым человеком. Только изображенный человек был подобен и обликом и одеждой на аборигена. Крестик был настолько дорог для его обладательницы, что она не согласилась обменять ни на что. Хотя я предлагал женщине любую вещь на корабле, которая понравится ей.
– Возможно, ее близкий родственник так окончил свою жизнь и крестик дорог ей как память. А может, он и не родственник вовсе ей. – Магистр перекрестился и произнес: – Неисповедимы дела Твои, Господи!
Годфруа де Сент-Омер последовал его примеру.
– Я надеюсь, мы еще расскажем далекому народу о Спасителе, познакомим со Святым Писанием. А пока ты, Годфруа, должен описать все: свой путь в неведомый мир, его людей, их жизнь. Все, кто плавал с тобой, будут размещены в только что построенном замке. Гарнизон там состоит из христиан-арабов, весьма плохо изъясняющихся на языке франков. Так им будет проще избежать ненужных расспросов. Отдыхайте, набирайтесь сил.
Спустя несколько месяцев мысли магистра вернулись к таинственной земле и ее народам. Он хотел было намекнуть Годфруа де Сент-Омеру, что можно готовиться к новому путешествию, но некоторые событие в Иерусалимском королевстве заставили отложить великие замыслы.
Своя чужая жизнь Великого магистра
Сплошная полоса удачи закончилась для Гуго де Пейна – и магистр все чаще убеждался в этом. Теперь события радостные и весьма печальные чередовались с роковым постоянством. И все чаще первенство доставалось неприятностям. В 1131 г. умер его старинный друг – иерусалимский король Балдуин II. Монарх этот знал блестящие победы и великие неприятности; сегодня он был королем, а завтра бесправным пленником заклятых врагов. Невероятная изобретательность короля позволяла ему находить общий язык и с ближайшими сарацинскими правителями, и с коварной мусульманской сектой профессиональных убийц, и с гордыней собственных баронов. Он всю жизнь мечтал о наследнике, но Господь неизменно посылал ему дочерей.
Король мужественно принимал удары судьбы, он не впадал в уныние, даже оказавшись в положении раба; успехи не кружили его голову до утраты разума; не местью, а милосердием он руководствовался, строя отношения с поверженными врагами. Господь вознаграждал короля за терпение, удача приходила, когда он сам ее не ждал: он благополучно возвращался из плена и занимал трон, мятежные вассалы видели, что Божья милость не покидает монарха, и покорялись – не из страха, но из уважения.
В августе 1131 г. Балдуин почувствовал приближение смерти и начал к ней готовиться с тем же спокойствием, с каким готовился ко всем большим и малым событиям в своей жизни. Он переселился из королевского дворца в резиденцию патриарха, расположенную подле Голгофы, – Балдуин хотел умереть как можно ближе к месту, где принял смерть Иисус Христос. 21 августа он призвал к себе Фулька, Мелисенду вместе с годовалым внуком и всех баронов своего королевства. Он благословил дочь, зятя и внука и объявил их своими наследниками. Выразив свою волю, Балдуин приказал переодеть его в монашеские одежды, и вслед за этим его приняли в капитул церкви Гроба Господня. Едва успело произойти последнее действо, как Балдуин испустил дух. Под стенания и плач всего королевства он был упокоен в этой же церкви, где и встретил смерть.
Балдуину II не повезло с сыном, но когда у Мелисенды и Фулька родился внук, его назвали (известно в чью честь) Балдуином. Радостный король успел повозиться с внуком, назначить малыша, который еще не произнес ни единого слова, своим наследником и умереть счастливым человеком. Накануне он поставил свою дочь Мелисенду опекуном будущего иерусалимского короля. А вот насчет опеки со стороны Фулька никаких распоряжений не последовало – слишком недоволен король был на зятя за неудачную авантюру с Дамаском, не очень он рассчитывал на благоразумие Фулька, и конечно же свою дочь любил больше, чем ее мужа.
Отстранение от заботы о собственном сыне не добавило авторитета Фульку. Старые бароны и прежде были недовольны тем, что с Фульком прибыло много анжуйских рыцарей, которым требовалось раздать лены. Ведь Иерусалимское королевство было слишком мало, чтобы удовлетворить аппетиты всех; впрочем, жадность человеческая безгранична; и любого, самого большого, королевства не хватит, чтобы удовлетворить все запросы его обитателей. И только немногие властители могут сдерживать аппетиты подданных до той меры, при которой желание богатства и почестей не становится помехой добрым отношениям между равными, а подчинение королю считается нормой жизни.
