– Не знаю, – честно признался иудей. – Надо видеть, чем это закончится.
– Хватит ли твоей жизни, чтобы окинуть взором произошедшие великие свершения в этом мире.
– Разумеется, нет. Величие дел видится на расстоянии. Сегодняшние события будут оценивать наши далекие потомки.
– Тогда тебя и не должно ничто печалить сегодня, коль ты не можешь оценить происходящее. Но вместо того, чтобы радоваться освобождению Гроба Господня от власти неверных, ты печалишься. В чем причина?
– Господь пожелал, чтобы на этой земле жили иудеи, а они рассеяны по всему свету.
– Ты хочешь сказать, что франки, германцы, норманны, которые сейчас здесь, – тоже не на земле, отведенной им Господом? Их здесь быть не должно?!
– Не знаю, – честно признался иудей. – Время скажет свое.
– Хоть чего-то ты не знаешь. Но я знаю точно, что святые места отныне и навсегда будут охраняться христианами. Даже если для этого придется всему Западу переселиться на Восток.
Несмотря на уверенность в своей правоте, на душе магистра остался неприятный осадок после разговора с другом. Он опасался, что продолжение беседы его не развеет, а только усугубит, а потому мысли он решил сменить физическим трудом:
– Однако, добрый друг Понтий, иерусалимский король ждет от нас Ковчег Завета.
– Жаль разочаровывать короля, но у него нет шансов обладать святыней иудеев.
– Почему ты сразу сдаешься, Понтий? Разве Ковчег Завета не находился в Иерусалимском храме? Разве это не последнее место его пребывания?
– Да, это так. Но в последний раз он покоился на самом почетном месте храма полторы тысячи лет назад. С тех пор о Ковчеге Завета говорят все, но никто его не видел.
– Но ведь он находился в храме, и почему бы ему не оказаться в каком-нибудь тайнике на месте разрушенного святилища? – не желал терять надежду тамплиер.
– Ты копаешься в руинах последнего храма, разрушенного римлянами тысячу лет назад. В этом храме Ковчега Завета не было. Думаю, что после его исчезновения иудеи просеяли землю, на которой стоял первый храм, настолько тщательно, что Ковчег не ускользнул бы от них, если б даже имел размер иголки.
– Расскажи, как он выглядел, – попросил де Пейн.
– Это ларь из дерева – два с половиной локтя в длину, полтора локтя в ширину и высоту. Внутри и с наружи обит чистым золотом. Шесты для его переноски из дерева той же породы – также покрыты золотом. Внутри находятся выбитые на камне Десять заповедей Божьих, – пояснил Понтий. – Поскольку ты бережно обходился с каждым вырытым камнем и подолгу их рассматривал, значит тебе немного известно о величайшей святыне еврейского народа.
– Немного слышал, – признался магистр.
– Видимо, очень немного, если принялся за поиски Ковчега Завета. И мне остается лишь молиться, чтобы ты не нашел ни Ковчега, ни должных в нем быть каменных Скрижалей.
– Почему? – удивился и даже немного обиделся магистр.
– Не может остаться в живых тот, кто видел Ковчег Завета, либо прикасался к нему. Он мог перемещаться только во время странствий еврейского народа. В пути за Ковчегом Завета следует необычное облако. Таким образом он мог собрать всех иудеев, и так они сообщались с небесами. Перемещали Ковчег только покрытым плотной тканью. Однажды Ковчег перевозили на колеснице, из-за неровности дороги он начал сползать. Один иудей протянул руку, чтобы его поправить, но в тот же миг был поражен насмерть. Потому на пути следования Ковчега все холмы срезаются, почва выравнивается.
– Как, по твоему мнению, Понтий: где может находиться Ковчег, если ты считаешь, его не может быть на месте храма?
– Его забрал у иудеев за грехи Тот, Кто дал им. Ковчег Завета бережно хранился, но заповеди, данные Господом, не соблюдались. Вот и преследуют иудеев несчастья с тех пор, как исчез Ковчег Завета. Они уничтожаются в своем священном городе; Иерусалим превращается в груду камней и песка другими народами; иудеи гонимы и разбросаны по всему миру; прочие народы их презирают, грабят, избивают…
– И его вернуть нет ни единого шанса? Ты так считаешь?
– Почему же… Ковчег Завета может вернуться. Только наши лопаты в этом деле не помогут… Хотя и от нас с тобой многое зависит.
– Я-то к святыни вашего народа отношения не имею.
– Милость Бога может вернуться, если каждый будет исполнять Его заповеди, если сердцем примет Ковчег Завета. Ковчег – знак того, что Господь присутствует среди народа. Обладая величайшей милостью Господа, Его осязаемым знаком, евреи возгордились более других народов. Они построили красивейший храм, посвященный Господу, отвели в храме лучшее место для Его дара, но оставили глухими свои сердца для Его пожеланий. Вот Богом избранный народ и получил то, что должен.
Гуго де Пейн внимательно слушал нового друга, опершись на лопату. Иудей давно перестал говорить, закончились вопросы и у магистра, а он все стоял в безмолвии, вызывая вопросительные взгляды слуг, стражи, орденских братьев. Понтий почел за лучшее прервать его размышления и вернуть к жизни:
– Я понимаю, Гуго, тебя не интересует золото в находках, тебе интересно просто держать в руках вещи давным-давно умерших людей. И еще, ты мечтаешь найти что-то, связанное с Ним, Его земной жизнью. Возможно, я тебе помогу. А теперь давай продолжим этот раскоп, коль сам король благословил наш труд.
И соединенные незримыми нитями дружбы – магистр христианского ордена и бродячий иудей – занялись тем, что им действительно нравилось делать в этой жизни.
Паломничество Петра Пустынника
В юности Петр Амьенский мечтал о сражениях и подвигах. Однако слишком часто ему приходилось видеть, как лилась кровь отнюдь не врагов-иноверцев, но братьев-христиан; как даже близкие родственники сражались друг с другом из-за неправильно, как им казалось, разделенного наследства. Сердцем Петр понимал, что Господь не может одобрить такое положение вещей; он постиг все несовершенство мира, ему удалось даже исторгнуть честолюбие из души и отвергнуть мирскую суету. Это был сильный человек.
Петр Амьенский избрал самый суровый монастырь, почти закрытый для постороннего мира, и день за днем проводил в одинокой келье, обращаясь к Господу с жаркими молитвами. За свое стремление к уединению Петр получил прозвище Пустынник.
В мире и покое жил Петр Пустынник год за годом, видясь даже с братьями-монахами нечасто. Обитателей монастыря не интересовали мирские сплетни, многие даже не ведали, какой король сидит на троне. Крестьяне, доставлявшие в монастырь самые необходимые для жизни вещи, делали это в глубоком молчании. Они знали нелюбовь монахов к мирским новостям, которые всегда заканчивались чьим-то осуждением, а судить мог только Господь – и плохих, и хороших. Ведь невольно, пусть даже интонацией в голосе, показывалось отношение к барону, отнявшему вблизи монастыря деревеньку в три хижины у вдовы погибшего рыцаря – но и этого барона не имели права осуждать добрые монахи.
