Неприятность, как известно, не ходит одна; черное облако повисло над Гуго де Пейном и с досадным постоянством осыпало его тяжелым, как свинец, градом. Даже визит самого дорогого друга не принес ему радости. Собственно, приходу Понтия магистр обрадовался, как всегда, но разговор у них получился весьма печальным.
Понтий сильно ослаб в последние годы. Зрение иудея настолько упало, что он не мог пользоваться прекрасной библиотекой ордена Храма, – и оттого весьма печалился. Отлученный от книг, Понтий стал на глазах стариться: лицо избороздили глубокие морщины, и оно стало бледным, словно у людей, помеченных ангелом, собиравшимся унести их душу. Без посоха иудей даже не выходил из дома.
Гуго де Пейн взглянул на утомленного недолгим путем друга, подхватил его под руку и хотел помочь занять место на скамье. Благие намерения магистра обидели Понтия. Он легонько оттолкнул руку де Пейна со словами:
– Не стоит, Гуго, я только лишь не могу различить буквы на старых манускриптах, а скамейку пока еще прекрасно вижу.
– Прости, мы так давно не встречались, и захотелось хоть что-то сделать для друга. Единственное, что я сейчас мог – помочь тебе удобнее устроиться в комнате.
– Не нужно оправдываться, – грустно улыбнулся Понтий, – я прекрасно знаю, что в моей жизни наступила даже не осень, но уже зима. Вот и снег выпал, невероятный для Святой земли, – с последними словами старик пригладил редкие, удивительной белизны волосы.
– Единственное, что мне не нравится, так это твое мрачное настроение, – признался Гуго де Пейн. – Но рука твоя крепка и ноги держат тела, а значит, нет повода для уныния.
– Ты опять стараешься меня приободрить. Оставь свои намерения, мой добрый друг, потому что я не нуждаюсь в утешениях. Жизнь человека имеет свое младенческое начало и, если повезет, сгорбленную старость; глупо обижаться на определенный Господом земной путь и также бесполезно искать молодость и силу на склоне лет. Я достаточно пожил на этой земле, а значит, нет причины со страхом и трепетом ожидать собственную кончину. Благодаря мудрости, данной Господом, я понял простую вещь, которая и лишила меня страха смерти: нужно совершить в своей жизни то, ради чего ты появился на земле, что ты считаешь самым важным делом своей жизни, – тогда будущее не будет страшить и конец своего земного пути встретишь спокойно. Теперь я могу сказать: самое важное, что тревожило меня после смерти всех моих родственников, совершено. Я передал вещь, бережно хранимую многими поколениями предков, в надежные благородные руки. Теперь я спокоен, – твердо произнес Понтий, и тон его голоса говорил, что он ничуть не лукавил. – Печаль, которую ты заметил в моих глазах, по другой причине. Я ведь пришел проститься.
– Как? Почему?!
– Я не собираюсь умирать, но вынужден тебя покинуть. Душа моя просится в пустыню, туда, где жил Иоанн Креститель. Хочу пройтись по следам того, кто возвестил о приходе Христа. Я мечтаю найти оазис, где нашли приют жена Понтия Пилата, дочь, которую прокуратор Иудеи так и не увидел…
– Понтий, ты что задумал? Я не отпущу тебя на верную погибель, – запротестовал Гуго де Пейн.
– Почему же погибель? Иоанн ведь жил достаточно долго в пустыне и не умер.
– Иоанн Креститель был молод, ему даже саранчу проще было поймать, чем тебе. Согласись, движения твои стали медлительнее, чем тридцать или сорок лет назад.
– Да ведь кто-то несколько мгновений назад произнес, что я вполне крепок. Или теперь у меня стало плохо со слухом?
– Ты силен, но не для жизни в пустыне.
– Господь позаботится везде, если на то будет Его воля. Пойми, Гуго, я не могу больше оставаться в Иерусалиме. Город, в который я стремился много лет назад, теперь выталкивает меня из своего чрева, он исторгает меня. Душа желает туда, где нет людей, и ничего поделать не могу с этой необычной ее жаждой. Чувствую, если не уйду, зачахну в несколько дней.
Гуго де Пейн весь вечер уговаривал друга изменить решение, но тот был непреклонен. Ничего не оставалось более, как проститься с ним глубокой ночью и попросить задержаться еще на несколько дней, чтобы хорошо обдумать свое решение.
Два дня после разговора с другом, магистр ходил мрачный. Он часто отвечал невпопад. Всегда собранный человек, Гуго де Пейн теперь не мог заниматься никакими делами – все валилось из рук. На душе образовалась пустота, и не находилось ничего равноценного выпавшему из его жизни бедному иудею, чтобы заполнить образовавшуюся брешь. В отчаянии Гуго де Пейн пошел к домику Понтия. Он надеялся застать старика…
Понтий, в свою очередь, чувствовал, что магистр придет к нему скоро, и снова состоится разговор, который принесет лишь огорчение им обоим. Потому он поспешил исполнить задуманное. Пустые стены встретили Гуго де Пейна.
– Понтий! – в последней надежде крикнул тамплиер.
Великий магистр услышал в ответ лишь эхо, повторившее имя друга. Пустота была абсолютной. Только на столе лежал клочок папируса. Де Пейн взял его в руки и прочел написанное знакомой рукой:
«Дорогой друг! Я знал, что ты придешь, дождаться тебя не смог, потому что единственное, о чем ты меня попросишь, я не смогу выполнить. Мне больно оставлять тебя, но я не могу поступить иначе. Прости еще раз. Буду хранить память о нашей дружбе до тех пор, пока не остановится сердце».
Прощальное письмо совсем не успокоило Великого магистра. Наоборот, чувство тревоги за почти беспомощного Понтия усилилось. Не отпускало оно и в следующий день, а к вечеру Гуго де Пейн собрал малый капитул. Он объявил, что передает всю свою власть сенешалю Роберу де Краону. Ошарашенный де Краон машинально, не осознавая своих действий, принял большую орденскую печать, и теперь смотрел на нее с глупейшим выражением лица.
– Гуго, ты не можешь покинуть орден, пока в твоих жилах течет кровь, пока твоя душа не покинула тело! – запротестовал граф Шампанский.
Гуго де Пейн передал ключи от сокровищниц остолбеневшему Роберу де Краону и виновато произнес:
– Простите, братья, я не могу исполнять свои обязанности.
– Ты не можешь оставить свое дитя! – словно вернувшись откуда-то в этот мир, запротестовал сенешаль. – Только Господь, призвав к Себе, может освободить Великого магистра от заботы о братьях.
– Увы! Я не могу должным образом заботиться о братьях ордена Храма и о тех, кого они призваны защищать, – признался Гуго де Пейн. – Я не нахожу в себе достаточно сил для этого, а потому боюсь принести ордену не пользу, а вред. Прошу вас, братья, позволить мне обратиться к собственным делам, которые заняли все мои мысли.
– С такими думами действительно нельзя оставлять в твоих руках большую орденскую печать, – грустно промолвил граф Шампанский и обратился к сенешалю: – Принимай Робер де Краон ее и всю власть Гуго де Пейна.
– Хорошо, – согласился бургундец, – я буду управлять орденом до тех пор, пока Гуго де Пейн не приведет в порядок некие личные вопросы, которые его тревожат. Путь отец нашего ордена отдохнет и поправит свое здоровье, а потом я верну ему все символы высшей орденской власти.
