– Признаюсь, тебя очень недоставало не только мне, но и ордену. Твой опыт, твоя мудрость нужны тамплиерам, а твоя ошибка пусть послужит уроком тебе и братьям. Немедля получи обратно плащ и ключи от наших хранилищ. Я возвращаю тебе, Жан де Тур, должность казначея.
– Благодарю, великодушный Жак де Моле. – Тамплиер упал на колени и поцеловал руку Великого магистра.
– Я не знаю, каким образом это у тебя получится, но ты должен вернуть в казну долг короля, – закончил творить добрые дела магистр. – Прошло два месяца, а Филипп Красивый не принес нам ни единого ливра.
Жан де Тур поспешил к королю, едва вновь надел белый плащ с красным крестом. Филипп, как обычно, ничего ему не дал, кроме обещаний, да еще пожаловался на скудность казны. Он действительно потратил почти весь заем; причем с лихорадочной быстротой. Случай с казначеем ордена Храма возбудил у него еще большее желание избавиться от могущественного ордена – в самое ближайшее время.
Хитон Спасителя
Филипп Красивый назначил день и час расправы над тамплиерами. Вместе с Гийомом де Ногаре они продумали все до мелочей; и это грандиозное мероприятие, неумолимо надвигающееся грозовой тучей на рыцарей-монахов, хранилось в глубочайшей тайне. По пальцам одной руки можно было пересчитать людей, знакомых с планом короля. Лишь одна вещь беспокоила вечно сидевшего в долгах монарха. Он не без оснований подозревал, что денежные средства храмовников окажутся в тайниках и, соответственно, будут недосягаемы для королевского казначея. А ведь поправить расстроенные финансы Франции за счет могущественного ордена и было его главной целью.
Денежный вопрос мучил короля до такой степени, что он позабыл об умершей супруге своего брата, похороны которой были назначены на завтра. Жена Карла Валуа тридцатидвухлетняя Екатерина де Куртене неожиданно скончалась 11 октября 1307 г. А 13 октября должно случиться событие, которое заставит содрогнуться весь мир. Секретные послания были разосланы лучшим шпионам короля, сенешалям, бальи, прево и преданным рыцарям; скрепленные печатью Филиппа, они должны быть вскрыты повсеместно в один и тот же день, один и тот же час.
И теперь, когда вся Франция скорбела о потере в королевской семье, похоже, только Филипп Красивый не спешил выразить соболезнование брату и помочь ему с похоронами. Наконец, о печальном событии ему напомнил Гийом де Ногаре – предусмотрительный советник зорко следил, чтобы король мало-мальски соблюдал приличия, которые полагалось блюсти не только простому смертному, но и монарху:
– Сир, остывшее тело Екатерины де Куртене требует к себе последнего внимания. Оно не может бесконечно ждать. В эти печальные часы король должен показать всем, что разделяет с братом его горе.
– Легко тебе, Гийом, давать советы, ведь письма, разосланные по всему государству, запечатаны моей печатью, а не твоей. Я не могу думать ни о чем другом, кроме события, которое произойдет в пятницу на рассвете.
– Все исполнится в лучшем виде, в назначенный час, – заверил короля Гийом де Ногаре.
– Меня больше всего беспокоит, что золото тамплиеров останется недоступным для нас и королевская казна 13 октября будет столь же скудной, как и 12 октября. В итоге наша затея останется неоплаченной.
– Французские палачи умеют развязывать языки, – с надеждой промолвил советник и вернулся к прежней теме разговора. – Собственно, тебе достанутся замки и дома тамплиеров, мельницы и земельные угодья, их леса и виноградники… А пока Франция должен видеть тебя рядом с Карлом.
– Моему брату нужно не сочувствие, а деньги. Он научился плодить детей, мои племянники и племянницы рождались почти ежегодно, но без моих денег Карл не смог бы их прокормить. Подозреваю, у него нет средств, чтобы устроить приличные похороны супруги.
– Сир, а ведь это – чрезвычайно разумная мысль! – воскликнул осененный советник. – Почему бы нам не занять денег у храмовников под благовидным и правдоподобным предлогом: на похороны Екатерины де Куртене. Взять нужно как можно больше – ведь отдавать все равно не придется. И отказать Жак де Моле не сможет.
– После того как мы не вернули предыдущий долг? – сомнения (вполне уместные) овладели мыслями Филиппа Красивого.
– Мы же будем просить деньги на погребение. На подобную нужду не сможет отказать не только Жак де Моле, но и всякий добрый христианин.
Гийом де Ногаре был, конечно, прав, но идея не вызвала особого воодушевления у короля. Просить Филипп не любил, и потому без особой надежды предложил советнику:
– Может быть, тебя, Гийом, и отправим к храмовникам за очередным золотом?
– Сир! Я бы с удовольствием… но простой рыцарь не может рассчитывать и на десятую часть той суммы, которую вручат королю по первому же намеку.
– Когда мне лучше обратиться к великому магистру? – Король и сам осознал, что задал глупейший вопрос. В глубине души Филипп надеялся оттянуть неприятный визит; ведь придется просить деньги у человека, которого он же замыслил уничтожить в ближайшее время. При всем множестве неблаговидных поступков, им совершенных, Филипп не смог полностью избавиться от чувства, именуемого совестью – недаром в его красивом теле находилось некоторое количество крови Людовика Святого.
Гийом де Ногаре не оставил ни малейшего шанса на отсрочку:
– Немедленно, сир. А потом с частью полученной суммы к брату Карлу – помочь с похоронами. – Гийом де Ногаре, словно оправдываясь за то, что озадачил короля, смущенно добавил: – Ничего не поделаешь, сир, так необходимо сделать.
– Да может ли король хотя бы минуту делать то, что хочется, а не то, что кому-то зачем-то надо, – проворчал Филипп.
Великий магистр стоял на коленях и молился. Перед ним лежало расстеленное на столе белое одеяние. Вошедший король застал Жака де Моле именно в таком положении. Никто из братьев не посмел остановить Филиппа Красивого, чтобы предварительно сообщить великому магистру о его визите.
Монарху показалось, что Жак де Моле обращается с молитвой не к иконе в углу кельи и даже не к Распятию на столе. Великий магистр склонился над непонятной одеждой, которую не встретить на плечах франка.
То был древний иудейский хитон, но его истинную цену не мог знать тот, кто не был знаком с его историей. Одеяние было подарено Иисусу царем Иродом; именно в нем Спаситель шел Своей последней земной дорогой – на Голгофу. Чудесным образом хитон достался Понтию Пилата – в тот момент, когда прокуратор осознал, что по его вине погиб не просто человек, но Сын Бога, когда римлянин с помутившимся рассудком желал только собственной смерти. Обретенный хитон стал знаком, что прокуратор Иудеи прощен.
С тех пор потомки Понтия Пилата более тысячи лет хранили и берегли одеяние Господа, а он спасал род прокуратора среди величайшего хаоса, временами накрывавшего мир. Они видели гибель Иерусалима, осажденного легионами Тита, на их глазах под напором варваров пал Рим, гордо именовавшийся Вечным городом; все изменилось за тысячу лет на земле: исчезли города, державы и народы, появились новые. Лишь Тот, Который был предан позорной казни в окружении разбойников, не только продолжал жить в сердцах людей, но покорял все новые народы и племена – не силой оружия, а только словом – Благой Вестью. Хитон Спасителя был величайшей ценностью для этой небедной римско-иудейской фамилии. Многие члены рода задумывались о том, справедливо ли одним им обладать вещью, касавшейся земного тела Христа. Но находилось оправдание, ведь хитон достался семье Пилата по законному праву наследования, и если за столько столетий они не лишились реликвии, значит, так угодно Господу. Такое положение вещей сохранялось очень долго, но не вечно.
