Ранее пятидесятитрехлетний Жан де Кужи под угрозой пыток признался, что отрекся от Иисуса и плевал на крест. Однако во время слушаний в присутствии кардиналов он заявил, что оговорил себя, надеясь на справедливое расследование в будущем. Полагаясь на беспристрастие высоких духовных особ, несчастный сказал истинную правду: он соврал, чтобы сохранить жизнь; тамплиеры привыкли умирать, и на Святой земле они были первыми среди опасностей, но расставаться с жизнью глупейшим образом многие не были готовы. Большинство арестованных надеялись, что справедливость все же есть. Но кардиналы уехали, а разозлившиеся инквизиторы для начала выбили смотрителю мельниц все зубы, а затем начали задавать вопросы:
– Ты отрекся от Господа нашего?
Жан де Кужи в знак согласия кивнул головой.
– Кому ты поклонялся вместо Господа нашего?
– Магомету, – прошамкал тамплиер ртом, наполненным кровью и раскрошенными зубами. Магомет прозвучал у него, как Бафомет.
Инквизитор переспросил:
– Бафомету?!
– Да, – поспешил подтвердить Жан де Кужи, стремясь избежать дальнейших истязаний.
– Какой он из себя, этот ваш идол?
Говорить тамплиер не мог, а потому обеими руками изобразил шар, а затем выставил вверх два пальца.
– Это голова с козлиными рогами? – догадался инквизитор.
– Да, да, да, – трижды кивнул Жан де Кужи.
Довольный своим допросом, инквизитор, приказал отвести смотрителя мельниц в темницу. Таким образом ему удалось избежать дальнейших пыток, но Жан де Кужи невольно оказал медвежью услугу своим товарищам. Последующих узников допрашивали на предмет: поклонялись ли они Бафомету. Истерзанные люди признавались и в этом, но когда палачи требовали описать идола, у всех он получался разный. Тамплиеров нещадно пытали, стремясь добиться единодушия, которого не могло существовать.
Несчастный Рауль де Жози изо всех сил пытался избежать подробностей.
– Жуткое чудовище! – в страхе бормотал он. – Мне оно казалось лицом демона, злого духа. Всякий раз, когда я его видел, меня наполнял такой ужас, что я едва мог смотреть и дрожал всем телом.
– Так зачем же ты, жалкий червь, поклонялся такому страшилищу? – недоуменно молвил палач.
– Приходилось делать вещи и много хуже, приходилось отрекаться от Христа. После этого почему бы уж не поклониться голове. Но я никогда не делал этого по велению сердца…
Бафомет оживал в каждом рассказе в новом облике. То была голова человека и животного, кто-то видел объект поклонения с туловищем, некоторые – с руками и ногами, другие не только с рогами, копытами, но и с хвостом. Идол был из дерева, из камня; некоторые братья настолько увлеклись в своих признаниях, что изобразили Бафомета в виде статуи из чистого золота, а вместо глаз сияли два драгоценных камня редкой красоты. Развязанные испанским сапогом и каленым железом языки рассказывали, как золотого идола во время сатанинского таинства покрывали жиром, добытым из тел умерщвленных младенцев, причем эти младенцы были рождены от связи тамплиеров с… Нетерпеливые тюремщики чаще всего перебивали рассказчиков; им более интересно стало найти место, где тамплиеры прятали золотого идола. Но самые увлеченные узники при всем своем желании не могли открыть местонахождение Бафомета и были замучены до смерти, несмотря на то что признались во всех мыслимых и немыслимых грехах. У некоторых от жестоких пыток помутнел рассудок; они даже сами поверили, что совершили все приписываемые мерзости, а потому раскаивались искренне.
Один за другим, они безропотно подтверждали самые страшные обвинения в адрес Великого магистра и ордена Храма. Тамплиеры должны были приблизиться к писцу и заверить подписью свои показания. С первым же рыцарем возникли проблемы. Нет! Он не был против завершения акта оговора; просто истерзанные ноги отказывались держать его тело, а тем более, передвигать по залу. После небольшой заминки каждому начали подносить пергамент, который следовало подписать.
«Так вот для чего им оставили один глаз и правую руку!» – догадался магистр.
Несчастные братья иногда прятали единственный глаз от своего магистра, иногда бросали виноватый взгляд, но глава ордена понимал их:
– Братья, прошу простить, если виновен в чем-либо перед вами, и вас прощаю за все, что совершили по своей и не по своей вине, и за то, что еще сможете совершить, – смиренно произнес Жак де Моле. – Мир вам!
Гийом де Ногаре поморщился, осмысливая: полезны ему или вредны слова Великого магистра. Впрочем, размышлял он недолго. Одного пронзительного взгляда на поверженного врага было достаточно, чтобы постигнуть: Жак де Моле перед лицом братьев не сможет признаться в «страшных грехах». Наоборот, канцлер опасался, как бы магистр своим вмешательством не повернул вспять процесс «раскаяния».
– Вижу, тебе, Жак де Моле, не слишком приятно слушать откровение братьев. Я избавлю тебя от печального зрелища, которое обещает стать по-настоящему страшным, – произнес Гийом де Ногаре и подал знак страже.
Сержант подошел к магистру и приказал:
– Следуй на выход!
Не дожидаясь, пока Жак де Моле поднимется, могучий стражник схватил его в охапку и потащил к двери. В коридоре тамплиер, сдавленный мощными руками, словно железными тисками, прохрипел:
– Не надрывайся напрасно, воин. С ногами у меня все в порядке, а тебе придется еще носить многих братьев.
– Хорошо. Только поживее переставляй ноги, – потребовал стражник и разжал руки.
Тамплиер вздохнул полной грудью и, чтобы не злить сопровождавшего, добрым шагом направился к месту своего заточения. В дверях Жак де Моле на мгновение замешкался и получил сильный удар в спину. Старик пролетел через всю темницу, ударился головой о противоположную стену и обмяк на сыром полу.
Великий магистр некоторое время лежал в забытье. Наконец, сознание вернулось к нему. Он попробовал пошевелиться, острая боль в затылке сказала, что лучше этого не делать. Продолжая лежать, Жак де Моле открыл глаза. Над ним стоял тощий человек в дорогом плаще с королевским гербом на плече. Бледное лицо с красными звериными глазами скорчилось в презрительной дьявольской ухмылке.
– Что, магистр, споткнулся о порог? – произнесло подобие дьявола ехидным каркающим голосом. – Не все ж тебе ходить с высоко поднятой головой, иногда надо смотреть под ноги.
Жак де Моле промолчал.
– Не желаешь со мной разговаривать? – угрожающе насупился канцлер.
– Что тебе угодно, Гийом де Ногаре? Прости, что отвечать придется лежа – по милости стражника я едва могу пошевелиться.
– Ничего, можешь лежать. Я ненадолго, всего лишь хочу сделать доброе дело для тебя и твоих братьев.
– Ты и доброта – вещи слишком разные. Прости, поверить не могу.
– Я добр ко всем, кто меня слышит, постарайся, чтобы мои слова дошли и до твоих ушей. Ты видел, какие страдания претерпевают эти несчастные люди, прежде чем признаются в своих грехах.
