В эти два месяца дороги, ведущие к Парижу, как никогда забиты бродячим людом. Движутся хорошо охраняемые торговые обозы, бредут крестьяне, везущие в повозках или попросту несущие на спинах плоды своих трудов. Едут верхом или идут пешком трубадуры и ваганты, скачут рыцари, бредут паломники. Не обходится без мошенников, воришек всех мастей и продажных женщин, для которых Филипп вскоре прикажет построить приют и обложить их налогом.
Мест для всех не хватало. Торговали прямо с обозов и с земли, выходя за установленные границы рынка. Никто за это не ругал: больше людей – выше доход. Те, кто приехал издалека, ночевали на постоялых дворах и в домах горожан, которым, соответственно, шла с этого прибыль.
Но взглянем, хотя бы мельком, на прилавки и обозы. Чего тут только нет! В одной повозке рожь и пшеница в виде зерен или муки, в другой овес и ячмень для варки пива и на корм скоту; дальше – франкские и кипрские вина. Крестьяне продают любую вещь, за которую можно получить деньги: овощи, фрукты, ремесленные поделки и живность в виде свиней, коз и цыплят.
На площади выставили свои товары купцы. Здесь всевозможные шелка, шкуры, шерстяные ткани из Англии и Фландрии и плащи из них по высокой цене. В другом месте – доспехи, оружие, наконечники копий, стремена, шпоры, тетивы для луков. Дальше – меха, изделия из кожи, посуда, деревянные и металлические ложки и т. д. Скандинавские меха, левантские ковры, темное тарасконское сукно, цветное сукно из Монпелье, сукна из Пикардии, Труа, Реймса, ткани из Нормандии, Шампани. Кроме того, всевозможные ювелирные изделия из северной Франции, продукция ткачей и портных, столяров и плотников, оружейников и кузнецов. И, конечно, целый ряд выделен для галантерейных, бакалейных и кондитерских товаров. А из стран Востока – с Кипра, из Сирии и Египта – здесь роскошные ткани, бумазея или парча, например. Она плотная, из нее шьют летнее платье. Вот идет священник, присматривается. Должно быть, хочет купить на ризу отрез парчи работы мавританских ткачей. Ну, кроме того, продавали венецианские зеркала, золото, серебро, бумагу и еще много чего.
А люди? Кого здесь только ни встретишь: грека, мавра, саксонца, еврея, турка, перса и даже русского. Как водится, ни одна ярмарка не обходилась без акробатов, жонглеров, фокусников, трубадуров, ну и, конечно, мелких воришек.
Филипп переоделся, надел шапочку вместо короны. Рядом с ним неизменная охрана: Гарт, Герен, Бильжо и Робер. Король смотрел товары, спрашивал цены и время от времени бросал недовольные взгляды по сторонам. Продажных женщин он в свое время приказал выдворить из города, но далеко они, как видно, не ушли. Как осы на мед, слетелись они на ярмарку и с вызывающим видом бродили меж рядами с дорогими товарами.
Филипп сразу распознал в пестрой толпе жриц любви: важная походка, самоуверенный взгляд, тугие кошели у пояса. Хорошо всем известными способами служительницы Венеры предлагали свои услуги торговцам и богатым покупателям. Остановившись, Филипп поманил пальцем одного из своих телохранителей.
– Смотри, Бильжо, сколько вокруг подельниц Мессалины. Так и порхают стайками по всему рынку. Что станешь делать, если они подойдут и ко мне со своими услугами?
Бильжо изобразил полную невинность:
– Но, государь, какое я имею к ним отношение? Скорее, это обязанность прево.
– Да ведь они все из казарм, где ты держишь своих головорезов! Что, не так? И разве не достаточно будет одного твоего окрика, чтобы они тотчас убрались отсюда? Черт знает во что превратили ярмарку. А ведь я выгнал их из Парижа. Ты что же, нарушил мой запрет?
Бильжо нахмурился, закряхтел, почесал затылок. На короля не взглянул. Покосился на девиц. Они пока еще не заметили его, занятые выбором клиента. А увидели бы перекошенное от гнева лицо – вмиг исчезли бы, ибо он всех их держал под своей рукой.
Король улыбнулся, глядя на него.
– Все они живут в казармах, Бильжо. Больше у них нет пристанища.
– Государь, одно твое слово, и я вымету этот мусор, хотя, видит Бог, как нелегко будет моим ребятам без женщин.
– Благодарение Богу, твои рутьеры служат мне. Но помни, если поступят жалобы от горожан на попойки, гулянки и тому подобное, что надумают устроить твои воины в компании этих гетер… Словом, так. Дамочкам этим вести себя благопристойно на улицах Парижа, и чтобы никаких жалоб на них от жителей!
– Филипп, – растроганно молвил Бильжо, – раз ты позволяешь…
– Ну да, черт возьми, не сидеть же им целыми днями в казармах с пьяными рутьерами и играть с ними в кости.
– Только не пойму я, – озадаченно произнес Бильжо, – ведь ты сам запретил… Что же, передумал?
– Казне нужны деньги, – хитро улыбнулся Филипп, – а потому я обложу этих дам налогом. Пусть себе работают. А чтобы не ютились по подворотням, рискуя подцепить заразу, прикажу построить для них дом. Так оно будет лучше и для рыцарей, и для них, ну и для меня, конечно. Но идем дальше, взглянем на меха и упряжь для лошадей.
Они снова направились вдоль рядов и лавок кондитеров. Герен купил Эрсанде вафельные трубочки с начинкой из меда и варенья, а Робер преподнес своей любимице целый кулек засахаренных орешков. Эрсанда обрадовалась покупкам и, поманив мужчин пальчиком, поцеловала обоих в щеку.
Гарт с Маргаритой никак не могли выбрать подарок Раймону. Наконец он сам указал отцу на игрушечный деревянный меч с такими красивыми ножнами, да еще и с позолоченной инкрустацией, что пройти мимо было просто нельзя. Потом остановились у палатки ювелирных дел мастера, и Гарт купил Маргарите (по ее желанию) жемчужные серьги с изумрудными камешками и золотую брошь в виде бабочки с расправленными крыльями. Маргарита подарила своему рыцарю такой страстный поцелуй, что сам Филипп залюбовался.
В это время один из трубадуров, сидя на ящике с четырехструнной виолой в руках, запел веселую песенку о студенте, который в отсутствие мужа-торговца наслаждался прелестями его жены. До этого выступали жонглеры, факиры и плясуны с бубенцами. Теперь каждый из них, сидя на траве, а то и прямо на земле, подсчитывал свой барыш.
Послушав песню и вволю насмеявшись над обманутым мужем, Филипп с компанией направился к обозам, опоясывавшим ярмарку со всех сторон. В каждой из повозок был какой-то товар или снедь, и около каждой Филипп останавливался, то любуясь ремесленными поделками, то вступая в разговор с продавцами.
Сколько таких телег они уже миновали, неизвестно, как вдруг Бильжо остановился. В одной из телег стояла маленькая девочка в легком ситцевом платьице и во все глаза глядела на него. Не по сторонам, не вверх, не вниз, а именно на него, точно не существовало для нее ничего вокруг, кроме этого огромного рыцаря в кожаной куртке, с бородой и с мечом на боку. И он тоже смотрел на нее, удивляясь и не понимая, почему не отворачивается, почему не идет дальше. Но у этой девочки, на вид около трех-четырех лет, были такие печальные глаза, и с такой мольбой смотрела она прямо в лицо этому рыцарю, что он не мог сдвинуться с места, будто приковали его к себе эти широко распахнутые серые глаза. И такая в них читалась боль, таким хорошеньким показалось ему это личико, обращенное к нему, что Бильжо вконец растерялся. Неожиданно он подумал, что им двоим непременно надо сказать друг другу хотя бы пару самых простых слов. Зачем? Почему? Он и сам не знал.
