Всю осень 1189 года Ричард пробыл в Англии, потом начал собирать деньги на организацию крестового похода. Налог собрали, но этого оказалось мало, и Ричард принялся продавать звания, должности, саны, замки, города и земли. Однако и этого ему казалось недостаточно, и он, как пишет хронист, однажды воскликнул:
– Черт возьми, я продал бы Лондон, найдись на него покупатель.
Двусмысленная фраза, но истина в том, что Лондон был для Ричарда чужим городом; он смотрел на него и на всю Англию только как на источник доходов. Он вырос в Аквитании, там была его родина, и даже говорил он на провансальском языке, с трудом изъясняясь на английском и то через переводчика. Так что его с полным правом можно было назвать французским сеньором и с большой натяжкой – английским королем, потому как за все время его царствования он всего-то раза два-три появлялся в Англии, и никто его там не знал.
Перед походом Ричард, решив обеспечить себе тыл, подписал Кентерберийскую хартию с шотландцами. Отныне, после многих лет борьбы с Англией за свою независимость, это королевство становилось самостоятельным. Кроме этого он продал шотландцам за весьма умеренную цену в 10 000 марок две пограничные области. И… приостановил захватнические действия во Франции. Теперь его целью был Ближний Восток – установление там своего господства, захват территорий для своей империи. К этому же стремился и Барбаросса. Вот они, два утеса, которые вскоре должны были столкнуться. Папа Климент III, наблюдая за ними, потирал руки.
Глава 13. Господи, прими к себе душу невинную!
Кормилица, сложив молитвенно руки на груди, во все глаза глядела на Изабеллу. Не на лицо, а гораздо ниже.
– Боже мой, дитя мое, что это ты?… – промолвила она, указывая рукой на живот королевы. – Да разве такие животы бывают? При родах – другое дело, а сейчас?… Да ведь тебе еще месяца два носить, никак не меньше, а он у тебя раздулся, будто там целая армия!
– Я и сама удивляюсь, кормилица, – недоуменно глядела на свой огромный живот Изабелла. – В прошлый раз, помнишь, было совсем не так. Я легко могла шагать, хотя нас уже было двое и Людовик вот-вот должен был появиться на свет, а теперь… теперь я не вижу носков своих туфель! И я чувствую, будто меня с двух сторон колотят кулаками изнутри.
– Пресвятая Богородица! – перекрестилась Меланда. – Да ведь это же… Господи, на всё воля твоя! Уж не двое ли там у тебя? А ну, дай я послушаю. Сиди спокойно и дыши ровно.
И она, склонившись, приложила ухо к животу королевы.
– А разве так бывает? – с детской наивностью вскинула брови Изабелла. – Я ведь совсем не крупная, а маленькая. Как же они могут поместиться там?…
И она бросила вопросительный взгляд на подруг.
– Очень даже могут, – подбежала к ней Этьенетта и уселась на корточки. С другой стороны примостилась Стефания. – Года три тому назад мне случилось побывать в Боженси у моей тетки. Так вот, ее молочница родила двух ребятишек, одного за другим. Я сама их видела. Такие чудные карапузы! А похожи друг на друга так, что и не отличишь.
– Я тоже слышала про двух девочек-близняшек, – прибавила Стефания. – Это было в Бове. Правда, сама я не видела этих малышек, но, говорят, обе здоровенькие, крепенькие и чудо как хороши.
– Так и есть, – объявила кормилица, умиленными глазами глядя на королеву, – два сердечка бьются там, чтоб мне больше не войти в церковь! И третье – твое, оно бьется сильнее.
– Неужели правда, Меланда? – все еще не верила Изабелла. – Вот так раз! Выходит, я рожу Филиппу еще двух сыновей? Итого будет три?
– А может быть, и дочерей, – спустила ее с небес на землю первая статс-дама.
– Дочерей – тоже неплохо, – подняла оптимизм у королевы ее камеристка. – Подрастут немного, и король выдаст их замуж за принцев. Вот и приобретет наше королевство еще двух друзей.
– А тебе, кормилица, доводилось видеть близнецов? Расскажи, если так.
Еще бы, конечно! И Меланда пустилась по волнам воспоминаний, погнавших ее во времена двух последних Людовиков и бросавших от границ Германии до Бретани, от Прованса до Нормандии.
Филипп, узнав новость, прибежал, упал на колени у ног жены и нежно обнял ее огромный живот.
– Голубка моя! Ты и сама не представляешь, какая это будет радость для всего королевства, если, конечно, кормилица не ошиблась.
– Что вы, государь! – замахала руками Меланда, стоявшая поодаль. – Ошибки быть не может. Слава богу, в этих делах я разбираюсь. Да и врачи, когда осматривали вашу супругу, сказали, что так и будет.
– Дай-то бог! А ведь и вправду, – Филипп пристально посмотрел на живот и внезапно рассмеялся, – если там всего один, то какой же он огромный! И как же он пролезет тогда…
Меланда хихикнула, прикрывая рот рукой, а у королевы заалели щеки. Улыбаясь, она проговорила:
– Вот видишь, а ты ругал меня, мой король…
– Да разве мог я знать тогда?… – зачастил Филипп. – Ведь торопился… я же такой… мне чтобы всё сразу и чтобы много… для королевства, для державы великой…
– Теперь у тебя будут трое сыновей. Сначала три принца, потом три короля. Вырастут – не стали бы такими, как Плантагенеты.
– Не станут, моя радость!
– Воспитай их, Филипп. Пусть доставляют тебе, мне и всем людям только радость.
– Обещаю тебе, моя королева!
И Филипп принялся целовать руки своей любимой супруге. Потом поднял голову, огляделся.
– Вам, троим, приказываю ни на шаг не отходить от королевы до самого дня ее родов!
Все трое молча склонили головы.
День родов наступил неожиданно. Меланда, услыхав крики роженицы, увидев заметавшихся в смятении повивальных бабок, побледнела, поднесла руки к груди.
– Господи, началось… Да не рано ли?…
Екнуло вдруг сердце у нее в груди, и она помчалась туда, где не своим голосом кричала Изабелла, суетились врачи, бегали слуги с бельем, водой, чем-то еще…
А неподалеку, в этом же коридоре, за дверями своих апартаментов ходил туда-сюда, ломая пальцы на руках и прислушиваясь, король Франции Филипп. Его друзья были рядом, кроме них – тамплиеры, рыцари, маршалы, придворные. Все ждали. Роды. Не шутка. Пронесся слух, что, по-видимому, родится двойня. Двери в коридор открыли, и все замерли. Вот-вот огласят долгожданную весть и послышится крик младенца… впрочем, нет, двух. А там – кто знает…
А Изабелла всё кричала, и это было удивительно. Это настораживало, вносило смятение в умы. Почему она так надсадно кричит? Почему истошно завизжали вдруг там, будто их режут… Кто? Повитухи, слуги… А голос роженицы? Отчего он все слабее, будто каждая прошедшая минута отнимает у нее последние силы? Вот он еще раз послышался, но уже совсем слабый, словно все кончилось наконец и ей незачем больше кричать… Но младенец?… Почему не слышно его? Все кричат, а он… Что происходит? Отчего вдруг наступила такая тишина, будто все умерли там, за дверями этой комнаты, где должна появиться на свет… нет, должны появиться две новых жизни?…
