– Сейчас идет мощная волна ностальгии по СССР. Вы тоже попали в эту волну?
– Знаете анекдот? Начальник отдела кадров подозрительно смотрит на красный нос человека, поступающего на работу, и спрашивает: «А вы часом не любитель?» Тот отвечает с возмущением: «Я? Любитель?! Я, чтобы вы знали, профессионал!» Так вот, я как раз и был одним из тех, кто эту волну поднял. Первым ностальгическим литературным произведением об СССР была моя повесть «Парижская любовь Кости Гуманкова», опубликованная в «Юности» летом 1991-го и переизданная с тех пор больше 30 раз. А ностальгия по СССР объяснима. Нельзя навязывать народу неприязнь к советской эпохе, не надо врать – получите обратный эффект.
Да, были недостатки, даже пороки, но пришло время говорить об этом объективно. В СССР не было такого чудовищного социального расслоения, как сейчас, когда мутный «гоп-стоп менеджер» в качестве бонуса получает едва не больше, чем все учителя Москвы за целый учебный год. Из-за таких перекосов рушатся государства.
– Это время сравнивают с началом ХХ века, когда социальный разрыв привел к революции.
– Да, многое совпадает… С одной стороны, верхний слой «ел ананасы и жевал рябчиков», сорил деньгами, а три четверти крестьянского населения к апрелю опухало от недоедания. К весне запасы пищи заканчивались, а семенной хлеб трогать нельзя. Сейчас восхваляют те времена: «Ах, как же было хорошо при царе-батюшке!» Если бы хорошо было всем или большей части населения, то не смело бы тот строй волной гражданской войны. Не случайно Маяковский назвал поэму о революции «Хорошо!» И большинство населения с ним согласились. Сегодня мы тоже имеем колоссальный материальный разрыв между верхним и нижним слоями. Это очень тревожно…
– Юрий Михайлович, вы же сами сказали, что при Советской власти такого разрыва не было. А ведь ее тоже смело. Как же так?
– Ну, к 1991-му из-за инфляции и рукотворного продовольственного кризиса уже произошло массовое обнищание, а это всегда – источник потрясений. Но революции-то с гражданской войной не случилось, а произошел, по сути, дворцовый переворот: бывший кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС отнял власть у бывшего Генерального секретаря ЦК КПСС же. Улавливаете? Но в чем-то вы правы… И мой роман не только о любви и сексе в СССР, книга еще и о том, как в стране накапливалась энергия надвигающегося саморазрушения, признаки которого уже тогда, в 1983-м, при Андропове, можно было обнаружить и в высоких кабинетах, и на писательских сходках, и в редакциях, и в пивных, и в супружеских спальнях…
Беседовала Валентина Оберемко
«Аргументы и факты», март 2019 г.
Пушкин как самообновляющаяся икона…
– Юрий Михайлович, начнём с вопроса, традиционного для нашего журнала: какое место в вашей жизни занимают библиотеки?
– Огромное. Причем, с детства. Я вырос в заводском общежитии, своих книг в нашей крошечной семейной комнате почти не было, зато в библиотеке 348-й школы, где я проучился десять лет, имелся большой выбор, даже редкие издания, например, огромный академический Данте с гравюрами Доре, переложенными папиросной бумагой. Там по совместительству работала библиотекарем наша учительница словесности Ирина Анатольевна Осокина, которая очень серьезно относилась ко мне и помогала выбирать книги. А в пятом классе она стала нашей классной руководительницей и сделала много для формирования моих вкусов и пристрастий в чтении. Кроме того, я был завсегдатаем библиотеки имени Пушкина, что близ Елоховской церкви, книги носил домой из юношеского абонемента стопками. Поступив в Московский областной педагогический институт, я перебазировался в Историческую библиотеку, там собирал материалы к диплому о позднем Брюсове и к кандидатской диссертации о фронтовой поэзии. Теперь у меня дома в Переделкине большая библиотека, а также Интернет всегда под рукой, поэтому в библиотеки хожу чаще на встречи с читателями…
– Ваши герои – наши современники. Служба в армии подвигла Вас на создание повести «Сто дней до приказа», работа в школе – к «Работе над ошибками», в райкоме комсомола – к «ЧП районного масштаба» и ряду других произведений. Не появлялось ли желания погрузиться в другую эпоху, например, в XIX век?
– На мой взгляд, для успеха в литературе очень важно понять свое направление и не тратить силы на то, что тебе не дано. Мало кто помнит, но я написал однажды историческую повесть по заказу издательства «Детская литература», называлась она «За боем бой», рассказывала о гражданской войне на Урале и увидела свет в 1988 году. Вещь вышла в художественном отношении слабенькой, я никогда не включал ее в свои собрания сочинений. Хотел, правда, сейчас вставить «За боем бой», подработав, в 12-томное собрание, которое начало выпускать издательство АСТ. Вышло уже три тома. Но отредактировав первую главу, бросил это занятие. Безнадега.
Однако эта ранняя вещь помогла мне почувствовать вкус к прошлому, и хотя я никогда большей не брался за историческую прозу, но во всех моих романах есть экскурсы в минувшее, чаще всего в революционную и сталинскую эпоху. Настоящая историческая проза уровня Алексея Толстого, Тынянова, Степанова, Яна, Семашко, Балашова, Бородина – это большая редкость. Ведь эпоха воссоздается не только в сюжете, героях и реалиях того времени, но прежде всего в языке, а выстроить вербальный мир, архаичный и современный одновременно, очень трудно. Нужен большой талант. То, что ныне выдается за историческую прозу, чаще всего просто графомания, на которую читателям не стоит тратить время и силы. Лучше читать классических наших историков или хороших современных популяризаторов, например, Валерия Шамбарова. Но никак не Акунина: историк должен любить страну, в прошлом которой хочет разобраться.
– Жанр Вашего нового произведения «Весёлая жизнь, или Секс в СССР» Вы определили как «ретро-роман», действие его происходит в конце правления генсека Андропова. Одни склонны ностальгировать по тем временам, иные, напротив, желают забыть «ненавистный застой». Я помню восьмидесятые годы, поскольку была уже студенткой. Не кажется ли Вам, что многое (например, интриги литературного мира) не так уж изменились с тех пор? Возможно, они приобрели иной «формат», но суть осталась прежней? У меня возникли такие мысли, когда читала Вашего «Козлёнка в молоке».
– В нравах, законах, даже в гримасах литературного мира с тех пор мало, что изменилось. Все так же наглая посредственность выдает себя за новизну. Все так же она умело подлаживается под власть, замалчивая по-настоящему хорошую литературу, причем, не только современную, но и прошлую, переписывая историю словесности. Сегодня даже круглые даты, связанные с именами таких прекрасных прозаиков и поэтов, как Казаков, Солоухин, Тряпкин, Луконин, проходят почти незаметно. Зато всячески выпячивают тех, кто был связан с диссидентством. Но талант и диссидентство совпадают не всегда, даже чаще не совпадают. Скажем прямо: инакомыслие – это бесстрашие дара, а вот диссидентство – это уже политика, где литература далеко не главное. «Веселая жизнь» – попытка рассказать о том, каков на самом деле был литературный мир начала 1980-х, да и вообще тогдашняя жизнь, духовная и бытовая. Конечно, эта попытка не лишена сатирической субъективности. Я же гротескный реалист.
