11. Незалежный Севастополь – слава русских моряков
Понятно, что обструкция на съезде не придала мне особой бодрости духа, но уже 19 ноября, в День артиллериста, началась выборная гонка. И я, бывший заряжающий с грунта самоходной гаубицы «Акация», занял свое место в боевом расчете. Начались ежедневные встречи на заводах, в красных уголках, в институтах, воинских частях: знакомые лица, привычные вопросы. Я, клокоча от обиды, говорил о преступной ельцинской клике, доведшей страну до дефолта, нищеты, геополитического ничтожества, а в ответ слышал гневное: «Доколе?!» Даже Лев Соломонович не спрашивал меня уже, почему я состою в «черносотенном» Союзе писателей России, а сдержанно кивал, соглашаясь: его клиника сидела без денег второй год. Я не стал говорить ему, что вскоре после инцидента на съезде отправил по почте заявление о выходе из СП РФ.
После встречи с электоратом, самые оппозиционные руководители вели меня в кабинет, где был накрыт стол. Мы выпивали, обсуждали безобразия, творящиеся в стране, «семибанкирщину», кровавую войну в Чечне, телевизионное вранье, хапужничество президентской семейки, фокусы Березовского с Чубайсом. Накал негодования был таков, что казалось, вот сейчас местный вождь велит раздать подчиненным оружие. Но все кончалось слезными тостами за Родину и просьбами передать привет Говорухину с Ульяновым: «Ворошиловский стрелок» как раз вышел на экраны и всколыхнул страну. Кстати, по предварительным рейтингам я снова входил в первую тройку все с теми же Микитиным и Гаванской, но уже не лидировал, так как коммунист, ссылаясь на Зюганова, обещал посадить олигархов в тюрьму, а «яблочница», божась Явлинским, – расселить коммуналки. Что в сравнении с такими посулами мои жалкие писательские «коврижки»? Оставалась надежда на Севастополь…
Ах да, забыл объясниться: в наш избирательный округ входили воинские подразделения РФ, прежде всего флотские, расквартированные в городе русских моряков, и мы с Алексеем отправились в Крым, захватив с собой яуфы с «Ворошиловским стрелком». В Москве ленту уже показали, зритель принял фильм восторженно, а либеральная критика, ясное дело, подняла визг: «Говорухин и Ульянов зовут Русь к топору, сиречь к «оптарю»!» Догадались, кому народ оторвет мошонки в случае чего!
Однако в аэропорту нас ждала неприятность, мы как-то забыли, что Крым – это заграница, и не оформили надлежащим образом бумаги на вывоз копии отечественного кинофильма за рубеж.
Алексей сник и так наморщил лоб, что его бобрик буквально сполз к переносице – он стал похож на отчаявшегося ежа. Наша миссия срывалась. Катастрофа!
– Ну, как же ты так? – играя желваками, я мягко упрекнул начальника штаба.
– Прости, Михалыч… – пробормотал он, встал и ушел, пошатываясь, как говорится, куда глаза глядят.
«Не застрелился бы… – с тревогой подумал я. – Офицер…Честь… И все такое…»
Однако минут через пятнадцать он вернулся, повеселевший, в обнимку с охранником аэропорта. Оказалось, однополчане. В общем, нас пропустили с яуфами, да еще взяли у меня автограф, узнав, что я соавтор нашумевшей киноленты:
– Молодцы! Жаль, мало Ульянов этой сволочи пострелял! Продолжение будет?
– Обязательно! Всех добьем…
Несмотря на начало декабря, в Севастополе было еще тепло. Но город произвел странное впечатление. По советским временам я запомнил его ухоженным и сияющим чистотой, точно казарма, которую личный состав драит по несколько раз на дню. Теперь же солнечные улицы выглядели запущенными, во дворах лежали кучи мусора, а затейливые сталинские фасады осыпались прямо на глазах. Везде, где только можно, болтались желто-голубые прапоры, лишь изредка попадались наши Андреевские флаги. Казалось, «незалежные» старались густо пометить своей едкой «жовтой» символикой доставшийся им дуриком наш город. На улицах порой встречались моряки с трезубцем на фуражках, вместо нашего привычного «краба». Лица у самостийников были угрюмо-настороженные, у некоторых – виноватые. Повсюду виднелись вывески, таблички, надписи на мове, хотя кругом звучала только русская речь. Но переулки уже стали «провулками», а площади – «майданами».
В Доме офицеров яблоку негде было упасть. Перед показом фильма общались бурно, севастопольцы просили передать московскому мэру благодарность за новые дома для моряков: микрорайон так и назвали в его честь – «Лужники». Но в основном говорили о судьбе флота, о том, что будет с Севастополем и когда Россия, наконец, вернет полуостров под свое державное крыло. Я отвечал, что тоже считаю Крым – российским, но, помня наставления Жуковой, от прямых проклятий в адрес предателей родины воздерживался: как-никак заграница, а в Кремле еще сидит пьяный гарант Ельцин, похожий на гуттаперчевую электрокуклу, у которой почти сели батарейки. Никому в голову тогда не приходило, что через три недели, в последний день ХХ века, он, дравшийся за власть зубами, сам, попросив прощения у народа, отдаст бразды скромному белобрысому человеку со странноватой фамилией «Путин», и тот через четырнадцать лет примет Крым, вернувшийся в родную гавань.
Фильм, кстати, вызвал совсем не ту реакцию, на какую мы рассчитывали. Я давно заметил, на землях, отторгнутых от материковой России, у людей, попавших в чуждое окружение, складывается особый светлый миф о далекой и прекрасной Отчизне, о ее мудрой власти, на чью помощь только и осталось уповать. Если кто-то говорит им, что там, на милой Родине, есть свои проблемы, язвы и политические монстры, у наших соотечественников за рубежом возникает чувство обиды и отторжения. Глядя, как на экране ветеран Ульянов, безнадежно обивает пороги власти, тщетно ища справедливости и плача от бессилия, моряки, их жены, матери, невесты, шептали: «Не может такого быть в России!»
Когда почти через двадцать лет театр Сатиры повез мою комедию «Чемоданчик», блестяще поставленную Александром Ширвиндтом, в Латвию, я столкнулся с тем же синдромом. Полный зал (в основном – люди русские), затаив дыхание, следил за интригой, смеялся над репризами и ужимками гениального комика Федора Добронравова, но после окончания и сдержанных аплодисментов ко мне подошла знакомая русская журналистка, живущая в Риге, и спросила:
– Юра, ты, значит, предал Путина?
– С чего ты взяла?
– Но ты же его критикуешь!
– Я критикую современную Россию.
– Но ведь у нас тут в Латвии единственная надежда – на Путина и Россию, понимаешь?
– Понимаю. Но если драматург будет молчать о том, что ему не нравится, он просто перестанет быть драматургом. Понимаешь?
– Понимаю.
После встречи с избирателями нас с Алексеем пригласили в вип-баню. Из парной через грот можно было выйти на воздух и нырнуть в море, по-зимнему отрезвляющее. А выпили мы немало. Принимал нас, и весьма хлебосольно, вице-адмирал, заместитель командующего флотом, по-патрициански завернутый в простынку. Алексей, кажется, еще никогда не бывал в таком высоком банном застолье и, цепенея от субординации, ловил каждое слово флотоводца. После очередной рюмки тот вздохнул и вымолвил:
– Юрий Михайлович, вы нам очень нравитесь, еще со времен «Ста дней до приказа». Купоросная вещь! Спорили. Обсуждали. Я со своим замполитом тогда чуть не подрался. «Ворошиловский стрелок» – тоже слов нет: шедевр! Но вы поймите, мы люди военные и голосовать будем так, как прикажет Москва…
