Бордак с Парфеновым, соскочив с коней, подошли к нему.
– Ну что? – спросил Куварин.
– Три сотни крымчаков выходили к Шабарово, благодарствую, что показал пятак. На нем и разбили крымчаков, пленив их мурзу.
– Где он?
– У Осокина.
– Моя сотня и станица потеряли много людей?
– Об этом доложатся Красин и Боровко, но мыслю, немного.
– То добре!
– Ты вот что, воевода, дай моей дружине провизии добраться до Москвы, да двинемся мы, а ты уводи баб, стариков, детей из крепости. Да сторожи пошли вокруг. Но ты ведаешь и без меня, что делать.
– Так без отдыха и уйдете?
– Нету времени на отдых, Николай Петрович, треба государя предупредить о маневре Девлет-Гирея.
– Так его мои гонцы предупредят. И ты хотел дождаться их.
– Время нет ждать, Девлет близко, пойдем. От государя получу наказ.
– Хозяин – барин. А насчет провизии, так мы это быстро организуем.
В это время в крепость вошли сотни и станица. Некоторые воины везли на конях своих раненых и убитых товарищей. Воины Бурунска и Шабарово потеряли двадцать человек убитыми и чуть больше ранеными. Из последних половина воинов могла встать в строй, но этого уже не требовалось. Убитых быстро похоронили, а раненых воевода решил отправить с обозом в лесные лагеря.
Дружина Бордака, получив необходимые запасы провизии, двинулась в сторону Болхова.
Там не задержались. Оповещенный воевода готовил крепость к обороне, отправив жителей дальше на север, к Москве. В Болхове опричники отдохнули. Дале пошли к Калуге и, наконец, достигли Москвы. Из города в то время в северные и северо-западные земли выступали повозки, целые обозы. По реке шли ладьи, струги. Кто решил уехать, покидали Москву. Если бы остальные ведали, что произойдет немного позже, то и они, бросив все, бежали бы из столицы государства Русского. Кроме, естественно, ратников и ополчения, должного защищать город.
Оставив опричников у опричного двора, Бордак с Парфеновым проехали на Варварку. Первым было подворье княжича. Остановились у распахнутых ворот, за которым хозяина ожидала челядь.
– Я вот что хотел молвить, Михайло, может, это крамольные, недостойные, обидные слова, но должен молвить.
– Ну, должен, так молви, – улыбнулся Бордак. – Ты можешь говорить все!
– Сам ведаешь, Михайло, орда на Москву идет немалая, а защищать город покуда, окромя ополчения да опричников, что на дворе, по сути и некому. Девлет же спешит. Как бы нашим не опоздать.
– Ты это о чем, Василь?
– О том, друг, что жене твоей рожать скоро, а тут может произойти всякое.
– Предлагаешь вывезти в вотчину? Но при подходе Девлет-Гирея нигде поблизости безопасней не будет.
– Как знать. В общем, ведай, коли будет надобность, ладья моя стоит в готовности уйти по реке.
– Спасибо за заботу. Но, надеюсь, мы вместе сражаться с ворогом будем и проведаем, когда наступит и наступит ли вообще случай, чтобы семью и челядь убирать из города.
– Это так! Однако нас и развести могут. Так что о словах моих помни. Ключника да и всю прислугу я предупрежу, без твоих не уйдут.
– Невесту брать с собой будешь?
– Коли отец ее семью уже не вывез из Москвы.
– Понял, – кивнул Михайло. – Ну, давай, Василь, домой тянет, сил нет!
– Знамо дело, жена любимая. Езжай, удачи, Михайло!
Княжич въехал во двор, Бордак проехал к себе.
Его первым заметил Колька. Вот сорванец, везде успевает.
– Боярин едет! – закричал он, распахивая ворота.
Михайло въехал во двор, соскочил с коня, бросая служке поводья:
– Приветствую, Колька! Как дела?
– Какие у нас дела, боярин? Живем потихоньку. Боярыня…
Договорить он не успел, показался Герасим, поклонился:
– Доброго здравица, Михайло Алексеевич, вельми рад видеть тебя!
– И тебе здравствовать, Герасим! А где Алена и Марфа?
– А тут должны…
По крыльцу уже спускалась Алена, ее поддерживала служанка, сзади Петруша. Бордак кинулся к жене и сыну, сжал ее в объятиях:
– Аленушка, здравствуй, родная!
– Шибко давишь, Михайло, не можно то. Я счастлива видеть тебя!
Бордак опустил руки, чтобы тут же обнять Петрушу, который прижался к его ногам:
– Здравствуй, отец!
– Здравствуй, Петя!
Михайло кивнул Марфе, и та засуетилась:
– Вы, Михайло Лексеич, с супругой и сыном покуда в дом зайдите, я трапезу подогрею и принесу в горницу.
– А я баню второй день топлю, как узнал от четырехпалого Гордея, что твоя дружина должна вскоре возвернуться. Щас подброшу дров и быстро готова будет. Попаришься, – сказал Герасим.
– А где ты, Герасим, видел Гордея? – спросил Бордак.
– Так он сам заезжал второго дня.
– А ныне где, на Москве?
– Точно не ведаю. Государь-то с ратью в Серпухове, может, на Оке. Должно быть, и гонец с ним, а там кто знает?
– Ладно, прознаю. Занимайся.
– Потрапезничаем-ка на улице, Михайло, – присев на скамью, проговорила Алена, – а то подниматься по лестнице не хочется.
– А не холодно? День-то вроде теплый, но от земли еще тянет холодом.
– Ничто, я одета тепло. Да и на воздухе пригоже.
– Как ты, Аленушка?
– Хорошо. Сейчас с Марфой хожу к повитухе, та смотрит, молвит, беспокоится не о чем.
– Пошто ты к ней ходишь, я повелю, чтобы она приходила.
– Не надо, родной, я должна много двигаться.
– Ну, как скажешь.
Подбежал Петруша, присел рядом.
– Стережешь маму, Петя? – взглянул на него Михайло.
– А то!
– Он послушный, все, чего не скажешь, тут же сделает, и все про будущего братика или сестрицу расспрашивает, – рассмеялась Алена.
– А на улице как, Петька? В обиду не даешь себя?
– Не-е. Как то можно, сыну отца такого?
Бордаку пришлись по душе слова отрока, ставшего ему по-настоящему родным сыном.
– Ну и добре!
– А ты как, родной, сполнил задание государя? – спросила Алена.
– Сполнить-то сполнил, да только толку от того мало.
– Что так? – встревожилась она.
– Ты не волнуйся, Алена. И извиняй, я не могу тебе сказать.
– Ну, и не говори. Главное, вернулся домой живой и невредимый. А на Москве дюже неспокойно. Люди тока о том и говорят, что проклятый Девлет ведет свою рать на Москву. Ране судачили, что на южные земли он направился, а потом, как гром с ясного неба, – на Москву идет хан крымский. Не ведаешь, правда то?
